Подкидные младенцы
Мистер Сноддервик, клубный завсегдатай, как обычно, порядочно нализавшись (на дворе был ноябрь, стояла студёная, промозглая погода, так что он пил вдвое больше обычного), уселся поудобнее, забил свою изящную, прокопчённую не хуже чеддера бриаровую трубку модели «Чёрчвард» и начал так:
— Довелось мне однажды, джентльмены, охотиться в торфяниках Северного Ланкашира. Дело было в начале весны, и от сырости весь мой отборный порох марки «Хэмпстед» безнадёжно промок. Да, кстати, было это лет двадцать с гаком тому, так что я был совсем другим, отважным и энергичным молодым человеком, полным лихорадочных идей, читал журналы по радиотехнике, посещал всякие научные семинары и прочие рауты. Так вот, погода была хуже некуда, а две моих борзых, Тильда и Лямбда, вконец замучились гнаться за хитрюгой-зайцем, я же вусмерть утомился бегать за ними по колено в болотной жиже; наконец, заморосил холодный дождец со снегом, так что я свистнул псинам, сел на пень и закурил. Табак, мой превосходный табак сорта «Уайтклифф» тоже весь вымок, так что еле тлел. «Чёрт!» — выругался тогда я в сердцах и сплюнул в жухлую траву. «Ну, — думаю, — денёк».
Тут смотрю, невдалеке, у поваленных берёз с торчащим вокруг них рогозом, эльф на бревне сидит да виски прихлёбывает. Как-то до этого я его не усмотрел? Местность же пустынная, болотистая. Видно, за корневищами не разглядел сперва. «Вот-те на! — думаю, — эльф.»
Выглядел эльф-то как самый обыкновенный ирландец, каких я на своём веку уйму перевидал, только длинный больно, что твоя берёза или ольха, и с благородным профилем, как у гимназистов. Волосы у него были серебряные, как паутина. Тильда и Лямбда как раз подбежали и, учуяв фейри, принялись брехать как дурные, пока я не огрел их по головам. Тогда псины поджали хвосты и, боязливо поглядывая на незнакомца, принялись жалобно подвывать, но я вновь на них замахнулся, и они вконец замолкли. Эльф смотрел на всё это с выражением лёгкой насмешливости, а когда я закончил муштру моих борзых, поманил к своему «столу», сделав длиннющей костистой ладонью эдакий лёгкий пригласительный жест.
Одет он был, надобно сказать, совершенно не по моде и не по погоде: на нём красовался такой лёгкий прогулочный костюмчик из зелёного твида — и ни дождевика, ни кирзы. А тут ведь торфяники, да ещё март-месяц, холодина, туманище, меня аж самого передёрнуло, как подумал. Да, сразу видно, что эльф-то не из наших краёв. На голове у эльфа сидел такого же цвета вельветовый козырёк, а на ногах были изысканные кожаные ботфорты, годные разве что по набережным Темзы слоняться. В общем, надо видеть. Рубашка у него была с высоким воротником, василькового цвета и будто бы мерцала на сероватом полотне торфяников. А небо было самого невыразительного оттенка и по ощущению такое же тяжёлое, что и самый тяжёлый металл, то есть свинец.
Вокруг нас на несколько миль простиралась тусклая пустошь без единой живой души, вдали чернел лес; и представьте себе, насколько чудным должен выглядеть силуэт любого человека на этом безрадостном фоне, а уж силуэт этого джентльмена, поверьте моему слову прирождённого акварелиста, выглядел вдвойне, нет, втройне чуднее. Его долговязая фигура настолько вопиюще контрастировала с окружающей нас хмурой прозой весенней природы, что я, ей-ей, несколько раз помигал, протёр глаза и ущипнул себя за руку со всей силы. Но, глядь — а он всё там же сидит и рукой своей длиннющей меня подзывает. Ну, я-то парень не робкого десятка, но всё же, господа, честное слово, немного струхнул тогда, однако от приглашения фейри отказываться не слишком-то вежливо, сами знаете. Так что делать нечего, обхватил я покрепче своё ружьё, призвал святого Патрика и святую Фиону на помощь, и подошёл, выбирая дорогу между кочек и прогалин, к эльфу и его импровизированному привалу.
— А вот мне не очень понятно, как это вы вывели, дорогой мой сумасброд, что перед вами непременно должен был оказаться фольклорный персонаж, а не самый обыкновенный представитель мистической молодёжи, — раздался надменный фальшивый тенор мистера Монтегю, как всегда старающегося досадить Снод-дервику при любой возможности, ибо у них были давние разногласия на почве политики — мистер Монтегю относил себя к вигам, а мистер Снод-дервик, соответственно, к тори.
— Закрой пасть, скотина! — крикнул на него, не поворачивая головы, похожий на древнего ящера мистер Сноддервик, брызнув желчной слюной. — И без тебя уже всё известно.
Ужаленный в самое естество, злопамятный тучный мистер Монтегю грозно хрыкнул, встал и громогласно удалился из комнаты. Раздался чей-то неодобрительный храп. Мистер Сноддервик что-то сердито буркнул вслед ушедшему, потом кашлянул, после похрустел шейными позвонками, затем костяшками пальцев и продолжал так:
— Так вот, господа дорогие. Что произошло далее.
— Да, что же, во имя Фауста? — взмолился один профессор средневековой латыни.