Аконитовые грёзы

Вот она – детская мечта наяву. Такая близкая, такая невообразимо далекая; сколько неизведанных берегов повидал тот корабль? Как много еще увидит, когда пересечет горизонт?

Родители стараются удержать, следят за моими перемещениями, буквально контролируют каждый шаг, но мне раз за разом удается сбежать – от приставленных дам, охранников, и вездесущего камердинера, – ибо большее внимание, чем я сама, приковывает лишь моя предстоящая осенью свадьба. Подумать только! Оденется в золото природа, а на меня наденут кандалы. Свершится соглашение, заключенное моими родителями с моим будущим супругом лет десять назад; и хвала Господу, что я не видела еще избранника вживую, ибо отчаяние стало бы еще горче. Хватило пары его портретов и знания: этому благородному представителю дворянства шпаги в этом году минуло сорок семь. Пожалуй, меня даже не так пугала разница тридцати лет в возрасте, но от слухов, ходящих о грубом, злопамятном и жестоком герцоге, мороз шел по коже, и паника сдавливала грудь.

И потому, наверное, даже черные паруса меня так манят. Они обещают свободу, бескрайнее море, новые берега и чужие земли. Жизнь, далекую от предрассудков. Жизнь, сильно отличающуюся от того, что мне рисует предначертанное родительским титулом и их стремлением его сохранить.

Я сбегаю по утрам, когда дом еще спит; одеваюсь без камеристки, сама шнурую корсет. Зачастую даже не надеваю мюли – выскакиваю на рассветную росу босиком, придерживая подол платья и обувь одной рукой, а шлюпку другой. Бегу в старый заброшенный парк, где полуразрушенные античные колонны оплетены виноградной лианой, и смотрю оттуда на чарующий корабль Я ощущаю свободу, забываю о своих обязанностях, о том, что придет вместе с осенью. Они принадлежат лишь мне, эти минуты рассвета, когда солнце только всходит над горизонтом, и море искрится в первых лучах приходящего дня, и от легких прохладных порывов ветра невесомо поднимаются флаги, словно подмигивая. Два черепа. Человеческий и драконий.

Ох, если бы было можно навсегда остаться в этих мгновениях, в тишине парка, где слышны только пение птиц, шепот ветра и шорох прибоя. И, кажется, что все дни стираются и забываются, и остаются лишь часы рассвета и редких ночей, когда вновь удается вырваться из клетки усадьбы, лап высокопоставленных гостей, званых обедов, придворных слуг и нескончаемой подготовки к "основному событию моей жизни".

Проходят три долгие недели, и мое лето пахнет морской солью и лавандой. Мы прогуливаемся под руку по городскому парку, подобному зеленому лабиринту, обсуждая последние новости двора; однако, безусловно, диалог наш перетекает неспешно к темному кораблю в порту.

– Может, корабль конфискован? – вопрошает Валери, пожимая плечами. – Да и не видела я ни одного "моряка", – девушка многозначительно проговаривает последнее слово сквозь зубы. – Может и правда корабль просто ожидает дальнейшей официальной судьбы. Не могут же пираты так спокойно швартоваться настолько близко к Марселю; их бы давно направили в подобающие места.

– О, многоуважаемая дама, – из-за стены кустарника (словно накликали!) выныривает поджарый мужчина, пугая нас до ужаса; мы с Валери сжимаем до боли друг другу руки, делаем несколько шагов назад, – вы даже представить себе не можете, как многое возможно за должную оплату!

Он одет в потертую льняную рубашку, которая больше походит на тряпку, покрытую пылью и грязью. Под поясом у него натянуты кожаные штаны, а на ногах сидят сапоги, некогда черные, но от солнца и соли потерявшие свой цвет.

Слышу, как у Валери начинают стучать зубы. Сама же выпрямляюсь сильнее, набирая в грудь больше воздуха, кажущегося в ту секунду раскаленным.

– Негоже пугать дам таким внезапным появлением, – стараюсь произнести это непринужденно, с игривым укором, в эту же секунду утягивая Валери за собой в сторону.

– А разве гоже караулить по утрам чужие корабли? – скалится незнакомец, и я чувствую, как перехватывает дыхание.

– Ну же, Мерти, прекрати; где твои манеры? – раздается за спиной; не успеваю обернуться, а второй мужчина лет тридцати уже перегораживает первому дорогу, круто оборачиваясь к нам с Валери лицом. – Прошу прощения за своего старпома, леди. Он не хотел вас пугать, – говорящий переводит взгляд на меня.

Глаза его цвета коньяка. Глубокие. Томные. И в них такой контраст эмоций, что теряешься. Горящие изнутри – словно адское пламя, словно недвижные церковные свечи. Белая рубашка расстегнута до груди, и привлекательно оттеняет смуглую кожу. Широкий расшитый пояс, туго затянутый на талии, словно делает покатые плечи более выразительными. Объемные брюки, заправленные в начищенные сапоги, словно только вышли из-под руки портного…

Даже не верится, что мужчины могут быть знакомы – настолько разительны они в восприятии.

– Мы принимаем извинения, – киваю сдержанно. – Что ж; прекрасного вам дня! – и тяну Валери прочь, к выходу из зеленого лабиринта, где будет толпа.