Акселерандо

В раскаленных глубинах все еще обитают люди, но их становится трудно распознать. До двадцать первого века большая часть представителей человечества были низкорослыми, уродливыми и грубыми. Мир неграмотности, эпидемий и хронического неправильного питания был населен сломанными телами и искалеченными сознаниями. Теперь люди стали многозадачными. Их биологические мозги сидят в ядрах распределенных личностей, и большая часть мыслей обитает не в биотелах, а на структурах виртуальной реальности, далеких от их тел в физическом мире. Незыблемое становится переменным, и по миру несутся войны, революции и их изощренные аналоги последних дней. Большинству людей принять смерть тупости оказалось даже сложнее, чем смерть смертности. Некоторые заморозили себя, чтобы переждать бурные времена, надеясь, что в будущем, неопределенном и послечеловеческом, они пробудятся. Многие другие переписали ядро своей личности, чтобы научиться справляться со все быстрее изменяющимися требованиями реальности. Среди обитающих здесь существ можно найти таких, которых в прошлом веке никто не счел бы за людей — это продукты скрещивания людей и корпораций, несколько видов зомби, обесчеловеченных собственной оптимизацией, ангелы и демоны пространства мысли, финансовые инструменты, наделенные исполненным хитрости самосознанием. Дешевая фантастика и бульварные романы в эти дни просто самоуничтожаются.

Выездной Цирк не ведает ничего из этого — его достигает только самая краткая сводка новостей. Звездный парусник, похороненный под толстыми пластами ускоряющегося прогресса, уже можно считать реликтом. Но именно на борту Выездного Цирка происходят самые важные события, которые еще остались в человеческой части светового конуса истории.

* * *

— Борис, скажи медузе «здравствуй!».

Борис, ради этого случая переодевшийся в человека, берет кружку обеими руками, пристально глядя на Пьера. Содержимое кружки лениво свивает свои щупальца. Одно из них, отодвинув в сторону вишенку на коктейльной палочек, почти вылезает из кружки. — Я с тобой еще поговорю за это — угрожает Борис. Вокруг него в дымном воздухе вихрятся демонические картины мести.

Су Ан вглядывается в Пьера, который, в свою очередь наблюдает за Борисом. Тот поднимает кружку к губам и начинает пить. Детеныши медузы, маленькие и бледно-синие, с кубовидными колоколами и четырьмя кластерами щупалец, растущих из каждого угла, легко проскальзывают ему в глотку. Нематоцисты рвутся в его рту, и Борис морщится, однако в следующее мгновение медузы оказываются проглоченными, а биофизическая модель обрезает ущерб ожогом ротоглотки стрекательными клетками.

— Ух ты — говорит он, отхлебывая еще глоток маргариты с морскими осами. — Не пытайся повторить это дома, человеческий мальчик.

— Эй — Пьер протягивает руку. — Можно мне?

— А разве не получается лучше всего, когда каждый сам себе придумывает чертову отраву? — насмехается Борис, но протягивает кружку Пьеру. Тот принимает кружку и пьет. Кубозоидный коктейль напоминает ему фруктово-ягодные желе жарким гонконгским летом. Жжение в нёбе было действительно острым. Но оно быстро стихло, немного оставшись только там, где алкоголь разогрел легкие ожоги от щупалец — все, что модель вселенной позволяет смертельной медузе сделать с людьми.

— Неплохо — говорит Пьер, вытирая с подбородка одинокое щупальце и толкая кружку по столу к Су Ан. — Как там наш козел отпущения? Он тычет большим пальцем за спину, в направлении окованного медью бара.

— А не все ли равно? — спрашивает Борис. — Это же часть представления, разве нет?

Бар, в котором они сидят — старинная трехсотлетняя питейная, чье меню простирается на шестнадцать страниц, а бревенчатые стены потемнели от времени, как застоялый эль. Воздух насыщен запахами табака, пивной закваски и мелатонинового спрея, и ничего из этого не существует. Амбер извлекла все это из коллективной памяти борга Сообщества Франклина и из россыпи электронных писем ее отца, в которых он рассказывал ей про их телесные корни. Оригинал находится в Амстердаме, если этот город еще стоит на Земле.

— Вопрос в том, кто он, — говорит Пьер.

— В общем, — тихо говорит Ан, — я думаю, это адвокат за фильтром приватности.

Пьер оборачивается через плечо и глядит на нее. — Да ладно?

Ан кладет руку ему на запястье. — Это он. Ну и что с того? Придет время испытания — тогда ты и уделишь ему внимание…

Козел отпущения беспокойно сидит в углу. Он похож на фигуру, сплетенную из сушеного тростника и завернутую в косынку. Там где должна быть рука — беспорядочное переплетение оборванных травинок, в котором устроился стакан доппельбока. Время от времени соломенный человек[171] поднимает стакан, будто делая глоток, и пиво исчезает в сингулярности внутри.

— Пошло бы оно — коротко говорит Пьер. И Амбер тоже, если она назначает меня публичным защитником.