Аксенов

А.К.: Ты вспомни, когда эта книга писалась. Когда в приличном советско-антисоветском обществе сказать, что троцкист такая же сволочь, как сталинист, было нельзя. Ведь троцкист мученик, он боролся против Сталина, значит, он автоматически хороший. Вот этот миф, что если кого Сталин расстрелял, тот праведник, развенчивался «Московской сагой» при всей ее, прямо скажем, примитивности. Это не советская или антисоветская книга, а книга о русской истории, написанная для людей, незнакомых с русской историей… Я считаю, что эту книгу в школе должны изучать вместе с «Архипелагом». «Архипелаг ГУЛАГ» — в старших классах, а эту чуть-чуть пораньше. Понимаешь, роман партийного прохиндея «из народа» с юной троцкисткой из высокопоставленной семьи, тот, что в «Саге», — больше говорит о той советской власти, о том времени, чем любые теоретические построения. Практически одновременно две книги вышли на широкую аудиторию, которая, как известно, обо всем узнает по телевизору: в смысле некоторой погруженности в бытовые детали и нестандартного подхода к описанию ужасов советской власти экранизация «Московской саги» перекликается с экранизацией романа «В круге первом». Не сравниваю художественные достоинства экранизаций, они, увы, несравнимы, не в пользу «Саги». Но, понимаешь, эти книги — и фильмы — одновременно и познавательные, и увлекательные, а что такое познавательная плюс увлекательная книга? Это книга для простого народа. Вот это бы нужно иметь в виду тем, кто наезжает на «Московскую сагу».

Е.П.: Тем и симпатична эта книга, что ее можно читать на разных уровнях. Ее читателем любой может стать — от человека, который вообще ничего не знает, до какого-нибудь эстета, который оценит превращение Сталина в жабу или жука, забыл, и который читал «Повесть непогашенной Луны» Бориса Пильняка.

А.К.: Понимаешь, грех на себя ссылаться, но я тоже пытался вот такую обыкновенную тоталитарную жизнь описать в своем «Все поправимо». Жизнь, где нет четкого разделения: вот тут ГУЛАГ, Кремль и Лубянка, а вот тут — все честные люди. Не такая была та жизнь. И Вася умудрился в «Московской саге» показать это. У Васи любая мелочь имеет значение, потому что у Васи — жизнь. Эта книга для очень простых людей, но не очень простая.

Е.П.: Теперь давай поговорим об американских романах. «Новый сладостный стиль», потом «Кесарево свечение»… Совершенно разные и удивительные (во всех смыслах этого слова) книги. Когда вышел «Новый сладостный стиль»?

А.К.: Точно не могу вспомнить, надо все записывать. Вася мне дал тогда сигнальный экземпляр, и книжка мне безумно понравилась. Я вообще тяготею ко всякого рода классификациям и, на мой взгляд, как я уже говорил, «Кесарево свечение» — это американские «Коллеги». А «Новый сладостный стиль» — это американский «Ожог», но очень упрощенный.

Е.П.: Поскольку я собственных мыслей не имею на этот счет, то склоняюсь к твоей версии. «Коллеги» так «Коллеги», «Ожог» так «Ожог»… У нас с Василием Павловичем есть общий близкий знакомый питерского происхождения, который живет в эмиграции. Он, как само собой разумеющееся, мне как-то говорит: «Надеюсь, ты понимаешь, что американские эти романы Васи — просто чистая графоманщина?» — «Не согласен, — говорю, — романы хороши, и это настоящий Аксенов». — «Да вы же в России не знаете, что такое Америка, что там все не так, как описывает Вася, которого я безгранично уважаю за прежнюю прозу».

А.К.: Странное мнение! И «Сладостный стиль», и «Ожог» — романы энциклопедические. Прочитав «Ожог», понимаешь, чем и как жила советская художественная интеллигенция конца шестидесятых. Из него можно узнать, что тогда пили, ели, где все это покупали, с какими девушками интеллигенты спали, как соотносились друг с другом. Думаю, что все то же самое можно сказать и про «Новый сладостный стиль». Это роман обо всем, роман об американской жизни русского человека. Об американской любви русского человека, об американской работе русского человека, об американских друзьях русского человека, о том, какие штаны носит русский человек в Америке, каким опасностям он подвергается… Да, не без аксеновских фокусов, то есть с выходом на фантасмагорию, на дичайшую, совершенно разнузданную иронию. Но это — тоже энциклопедия. «Новый сладостный стиль» я сравнил с «Ожогом», а вот «Кесарево свечение» — это в каком-то смысле комбинация «Коллег» и «Пора, мой друг, пора»…

Е.П.: А для меня два этих романа — дилогия. В первом томе автор готовит меня к вечным темам, а в «Кесаревом свечении» делится со мной самым заветным, рассуждая о возвращении к Адаму в духе своей мистическо-религиозно-биологической идеологии, которую он исповедовал последние годы…

А.К.: Да, это такая его новая как бы религия промежуточной жизни, жизни после смерти. Сейчас Василий наш в отличие от оставшихся в этом реальном мире уже знает, прав он был или нет, рассуждая о вечности…