Актеон

Прасковьи Павловны… Прасковья Павловна, что, ведь угощать умею, кажется?

- Уж мастер, мастер на угощение, что и говорить! - сказала Прасковья Павловна.

- Мой повар Игнашка, милостивый государь (Андрей Петрович потрепал по плечу

Петра Александрыча), в Москве на первой кухне обучался, кулебяки и расстегаи так делает, что просто сами во рту тают. Я люблю хорошо поесть; желудочная часть, по- моему, дело важное в жизни, что ни говорите… А моя Степанида Алексеевна не дождалась Игнашки! Он еще был при ней в ученье, а то бы она на него порадовалась…

Такой хозяйки уж не наживешь - нет! варенье ли варить, грибы ли солить, за девками ли присмотреть - на все была мастерица… Бывало, при ней дом как заведенная машина…

Андрей Петрович тяжело вздохнул и махнул рукой. На глазах -его показались слезы.

- Что, впрочем, говорить об этом!.. Видно, так нужно… Бог лучше нас знает, что делает… Когда же вы ко мне, Прасковья Павловна, с невестушкой? Вот в следующую пятницу бы… на целый денек, с утра… И. ты, Семен Никифорыч, изволь-ка являться. Ведь, я думаю, с неделю-то проживешь еще здесь?

Семен Никифорыч разинул рот, чтоб отвечать, но Прасковья Павловна предупредила его:

- Разумеется, проживет; что ему дома делать?

- Ко мне еще, - продолжал Андрей Петрович, - кое-кто из соседей обещался быть - и славно промаячим день. Бильярд же у меня, Петр Александрыч, важнейший; а уж на своем бильярде я вам не позволю обыграть себя, милостивый государь, нет! Еще, коли хотите, десять очков вперед дам… По рукам же, в пятницу?

- Непременно!

- Чокнемся же, любезнейший! - закричал Андрей Петрович, - а я, может статься, для новоприезжих-то небольшой сюрпризец устрою. Понимаете, Прасковья Павловна?

Андрей Петрович мигнул левым глазом.

Прасковья Павловна улыбнулась и кивнула головой.

- Да смотрите же, матушка Прасковья Павловна, ни гугу о том…

По окончании стола Андрей Петрович, опускаясь на диван с полузакрытыми глазами, прохрипел: "Нет, черт возьми! русскому человеку тяжело после обеда", - и, по его собственному выражению, всхрапнул изряднехонько. Петр Александрыч также предался искусительному сну; Семен Никифорыч, позевывая и покуривая из своего коротенького чубучка, разговаривал с Прасковьей Павловной.

Так прошло около полутора часа; потом сели играть в вист и проиграли до позднего вечера. Андрей Петрович, уезжая домой и садясь в свою висящую лодку, кричал стоявшему на крыльце Петру Александрычу:

- Смотрите же, я вас жду к себе, любезный соседушка, - да ну же, скот, Антипка! и подсадить-то не умеет… Не забудьте, милостивый государь, пятницы; супругу-то непременно привезите… слышите?.. А ты, олух, опять не задень за столб в воротах. А в пятницу кулебяка будет, такая, мой любезнейший, что пальчики оближете, - отвечаю вам.

Андрей Петрович бухнулся в коляску… Коляска двинулась.

- До свиданья!. - закричал Петр Александрыч.

- Прощайте, любезнейший!

"Славный малый этот толстяк, - подумал Петр Александрыч, вернувшись в комнаты, - и какое ему счастье в карты везет, если б этак по большой играть!.. Ну а все- таки деревенщина".

В то время как Петр Александрыч, Прасковья Павловна и гости занимались вистом, Ольга Михайловна сидела у окна в своей комнате, выходившей в сад. Вечер был прекрасный; потухавший закат обливал розовым светом ее комнату. Душа ее была полна звуков. Они пробуждали в ней святые воспоминания, и перед нею являлся знакомый образ в заманчивой отдаленности. Она подошла к роялю и, послушная вдохновенной настроенности своего духа, запела серенаду Шуберта*: * Leise flihen mene Lieder и пр.

Песнь моя летит с мольбою -

Тихо в час ночной…

В рощу легкою стопою

Ты приди, друг мой!

При луне шумят уныло

Листья в поздний час -

И никто, о друг мой милый,

Не увидит нас.

Слышишь? - В роще зазвучали

Песни соловья;

Звуки их полны печали,

Молят за меня.

В них понятно все томленье,

Вся тоска любви,

И наводят умиленье

На душу они.

Дай же доступ их признанью

Ты в душе своей -

И на тайное свиданье

Приходи скорей…

Вдруг она вздрогнула, голос ее прервался, дверь со скрипом повернулась на заржавленных петлях и… дочь бедных, но благородных родителей, в сырцовых буклях, вошла в комнату.

- Ах, как вы мило поете! прелесть! - сказала она. - Какой бесподобный романс! Он, верно, в моде… Какая у вас прелестная метода в пении!

- Вы находите? - сказала Ольга Михайловна.

- Я хоть и не музыкантша, а когда вы поете, нельзя не чувствовать; но простите меня, я помешала вам. Мне, право, так совестно… - Дочь бедных, но благородных родителей, расправив свое платье, расположилась на стуле.

- Я совсем не вовремя вошла к вам, - продолжала она. - Там внизу такая скука, и, признаюсь вам, я ужасно не люблю этого Семена Никифорыча; он без всякого образования, - а ваше общество мне так приятно. Вы такая образованная.

И, без умолку разговаривая, она более часу просидела у Ольги Михайловны. Ольга