Актеры советского кино

Но время от времени нужна была возможность отстраниться, спрятаться в тот самый шалаш с дырой в небо из стиха Быкова о детстве. Семья, с актрисой Лидией Князевой и усыновленным ими Олегом, таким «шалашом» никак не становилась — видимо, и темперамент отца, Антона Михайловича, давал о себе знать, и неумение сына выстраивать жизнь вне кино: ску-учно. От собственных распиравших его мыслей и чувств и от страдания за других — а всякие дурь и пошлость не давали ему покоя — позволяли, хоть на время, отвлечься, причем «на бегу», выпивки и «барышни». Вот в перерывах между съемками Быков садился в кафе или ресторане с хорошенькой девицей, потягивал коктейль, читал подружке стихи Блока и благодушествовал напропалую, пока кто-то из группы не вторгался в эти эмпиреи. Ролан, сними парик, другого нет, и если этот испортишь… Какой парик? Тьфу, увлекся. Или во время работы в фильме «Проверка на дорогах» Быков однажды взял студийную машину и укатил с места съемок в Москву «на два дня». Когда все сроки возвращения истекли, режиссер, Алексей Герман, послал своего ассистента с наказом «привезти Ролана живым или мертвым». Ассистент, найдя его, вытащил ночью из постели и — какой позор, какая обида! — доставил обратно не машиной, а электричкой и, можно сказать, под конвоем на съемочную площадку. «Беглец» кричал потом, что уйдет с картины, а Герман бросил ему: можешь уходить, только заплати неустойку. Хитрил, сам же сказал потом: «Он был гений, тот „бог из машины“, который может все. И на съемке он был лучше всех готов к работе». В «Проверке» много идей Быкова, и не только касающихся его героя, о чем режиссер заметил: как, мол, я тебя подоил? Быков сначала обиделся, а потом сказал жене: «Может, он прав? Может, из актера и надо выжимать все?»

А куда ему было девать ту самую переполнявшую его «поэзию», лопнуть от нее, что ли?

В свою «шинель»

Елена Санаева:

«Мне рассказывала женщина, девочкой знавшая Ролана, как однажды, на дне рождения приятеля, он взял „Шинель“ Гоголя, сунул под мышку и сказал: „Когда-нибудь я это сыграю“. Ему было четырнадцать лет».

Спустя полтора десятилетия — сбылось. И чтобы впитать в себя ледяной ветер невских улиц и почувствовать «мировое сиротство» Акакия Акакиевича Башмачкина, Быков вставал в четыре часа утра и шел пешком через весь Ленинград — на съемки дипломного фильма Алексея Баталова «Шинель». И так гоголевский герой «вошел» в Быкова, что с ним самим начали происходить трагикомические вещи, под стать его Башмачкину. Как-то в очередное раннее утро спустился из своего номера в «Астории» в ресторан подкрепиться перед долгой дорогой. В ресторане уже шла уборка, скатывали ковры. В запозднившемся посетителе Быков узнал поэта Михаила Светлова, в чьих пьесах играл в ТЮЗе — а дело происходило еще в ту пору. Светлов, не раз говоривший, что пропил гонорары на годы вперед, попросил Ролана купить ему выпивки. Быков взял два полных фужера — один с водкой и соком для поэта, второй, с соком, для себя, положил сверху по плюшке — и устремился к столику. Но, зацепившись ногой за предательски свернутый ковер, растянулся на полу. Светлов, оставшийся не только без плюшек, но и без выпивки, повертел в руке чудом не разбившийся фужер и утешил сконфуженного Быкова: «И то хогошо» — Михаил Аркадьевич картавил.

Да все хорошо. У Быкова появился «свой собственный» театр. Плюс квартира в центре Ленинграда, машина черная «под задницей», обкомовские дача и паек, что для бывшего дворового пацана, которого, да еще вместе с братом, мать после развода тянула практически в одиночку, имело значение. И новая волна славы накрыла этого режиссера, ворвавшегося в питерскую театральную жизнь. И назревавшая крупная неприятность в его «Ленкоме» обернулась у Быкова — кому повезет, у того и петух снесет — выигрышем. Но в двадцать девять лет встать во главе театра?! Начались интриги, письма в Министерство культуры, жалобы на «формалистский» спектакль… Однако посланный из Москвы референт Фурцевой, Александр Аскольдов (тот самый, который потом снимет «Комиссара» с Быковым в одной из главных ролей), влюбился в быковский талант и принял сторону бунтаря, добившись того, чтобы его оставили в покое. И вдруг, к удивлению многих, тот покинул «Ленком», уехал из Питера и поступил на «Мосфильм» в объединение Михаила Ромма. В театре по-прежнему существовала опасность навернуться, где не ожидал, как в той истории с выпивкой и плюшками, кино же вроде давало больше свободы — на съемочной площадке режиссер царит, а от всяких худсоветов постараемся отбиться — и позволяло создать собственный мир, то есть поглубже залезть в «шалаш» или уйти в свою «шинель».

«Я не могу смириться!»