Актеры советского кино

Борис Юхананов:

«В начале 80-х Питер жил тесной культурной средой, все творческие люди друг друга знали. Как-то мои московские однокурсники — я тогда учился режиссуре у Эфроса и Васильева — сказали мне, что там, в Питере, есть человек, „который невероятно тебе близок“. В очередной приезд Никиты в Москву мы с ним познакомились. Он практически мгновенно понимал все, что волновало меня, и стало ясно, что наша общая судьба — свободный театр. В начале лета 86-го, еще работая над спектаклем в одном из столичных театров, я уехал в Ленинград, направившись прямиком к Никите.

А он обладал невероятной способностью пропускать сквозь себя самые разные человеческие связи и участвовать в них. Он был центром притяжения, этот „великий питерский сирота“, как его называли. В Никите предельно красиво выражалось то, что объединяло всех нас: отсутствие иерархического восприятия мира. Он отдавал свое душевное тепло и самым простым людям, и самым сложным.

И вот я поселился у Никиты в его чудесной квартире в старинном доме эпохи модерна. В квартире открытой, распахнутой на весь город, жившей утром, днем и ночью независимо от ритмов существования самого хозяина и его тогдашней жены Насти. В большой проходной комнате и огромной спальне постоянно обитал кто-то из Никитиных друзей, периодически ночевали даже в ванной. Иногда оставались наши рок-музыканты, которые могли уснуть где угодно в любое время суток, а когда просыпались, превращали все вокруг себя в студию звукозаписи. На кухне хозяйничали разные девушки, соответственной была и еда, впрочем, ели, что придется. В квартиру вел черный ход, использовавшийся как парадный, а парадный — как черный. Все было чудесно, очень неустроенно и прекрасно этой неустроенностью. Конечно, Никита зарабатывал — он же снимался в кино, и родственники помогали ему материально, в первую очередь отчим. Никитин дом был клубом, местом бесконечной тусовки, но, главное, в нем творилась тайнопись художественного труда.

Участницей всех наших начинаний была и Настя с ее жаркой, открытой миру душой. У Никиты было немало увлечений, а она стала его женой. Когда я жил у них, Настя как раз вынашивала ребенка, сладко ей не пришлось, но она по мере сил делила погружение в нашу творческую жизнь со своей беременностью. Настя была еще более бесхозяйственной, чем Никита, и это давало им дополнительную возможность сосуществовать. Вообще эти андеграундные девы, питерские и московские, — такие оторвы, успевавшие и все девичье, женское свое соблюдать — внешность, любовные отношения, материнство, — и участвовать в радикальных художественных метаморфозах того времени. Рождение у Насти и Никиты дочери Сони, думаю, не сильно изменило образ жизни ее родителей.

Никита был наделен упоением подлинного поэта, а еще ему была дана свобода властителя линии, проявившаяся в его сказках и срамных рисунках. Нас с Никитой, кроме всего прочего, объединяла любовь к изощренным текстам, мы предпочитали холодные, но изысканно-совершенные стихи Владимира Набокова. Всячески избегали попсы, избирая разного рода тропинки, не очевидные для многих. Упоены мы были тем, что в „серебряном веке“ именовали „жизнетворческим началом“».