«Меня уже утвердили на роль Кати, а того, кто сыграл бы Ромку, найти не могли. Пробовались и молодые профессиональные актеры, и студенты театральных вузов. Уже вышли все сроки, когда ассистентка режиссера фильма Ильи Фрэза, опытная, имевшая свою большую актерскую картотеку, вспомнила про Никиту: мол, снимался чудесный мальчик, теперь он вырос, давайте на него посмотрим. Срочно вызвали его из Питера. Никита приехал, пообщался с режиссером и с автором повести, Галиной Щербаковой, и сразу стало ясно, что это Ромка.
На следующий день начались съемки, причем с финала: в последней трети картины на экране должна стоять зима, а уже был февраль, снег уходил. Мы с Никитой еще не успели толком познакомиться, а предстояла эмоционально сложная сцена: Ромка, выпав из окна, сидит в снегу, Катя бежит к нему. Посадили нас в сугроб, стали фантазировать, что нам делать…
Мне тогда исполнилось двадцать три, Никита учился в девятом классе. Я уже знала, что такое сцена, но в кино снималась впервые. Глядя на моего партнера, подумала: как он играет! Знает, что такое камера, как существовать в кадре. На него можно было положиться. Причем Никита, как и моя однокурсница Лена Майорова, тоже снимавшаяся в нашем фильме, мог все сделать сразу. До меня же только на втором-третьем дубле доходило. В этом мы с Никитой не совпадали, и, по-моему, Щербакова пошутила: „От дубля к дублю Аксюта каждую сцену играет лучше, а Михайловский хуже“. Потому что ему становилось скучно, неинтересно. И все равно играл замечательно.
Те моменты, когда режиссер говорил „стоп“, а оператор продолжал снимать, были классными! Потому что мы оказывались предоставленными сами себе. Вспоминается сцена, в которой Ромка с Катей приносят учительнице котенка. В конце мы вышли из квартиры, Фрэз дал отмашку: „Ну, делайте, что хотите“ — и Никита подхватил меня, закружил, и это вошло в фильм.
Ничего режиссер с нами особенно не обсуждал, хотел только, чтобы сохраняли в кадре естественность. Поэтому Ромка и Катя — это, по сути, мы и есть.
А каким был для меня Никита? Настоящим питерцем. Есть московские ребята, которые запросто могут позвать куда-то, проявить панибратство, а Никита был более сдержанным. А когда начал прикалываться, я поняла, что с юмором у него все нормально. Он мог сказать что-то с унылым видом, но ты так смеялся! Никита чем-то напоминал Татьяну Пельтцер. Помню, стояли морозы и он ходил в дубленке, по-моему, не своей, потому что она была ему великовата. И так он шел в этой большой дубленке, ссутулившись и как бы поигрывая, ну прямо Татьяна Ивановна! Правильно, что ее в картине бабушкой Ромки сделали, они с Никитой одного поля ягоды. Оба юморные, и в то же время, чтобы завоевать их дружбу, нужно было постараться. Потому что внутри каждого из них существовал мир, которым они не спешили делиться со всеми подряд.
После окончания съемок Никита вернулся в Питер, поступил в институт, у него шла своя жизнь. Мы встретились пару раз, когда он бывал в Москве. Как-то случайно увиделись на улице, он рассказал мне, что снимается в „Зонтике для новобрачных“ Родиона Нахапетова. А еще раньше однажды позвонил мне, мы с мужем позвали его в гости. Никита приехал — с пятью или шестью девочками, по-моему, ребят больше с ними не было, или я их не запомнила. Девчонки — длинноногие красотки, модельного вида. Через всю нашу небольшую комнату коммуналки тянулись девичьи ноги, ноги, ноги… Как кордебалет. Женщины любят мужчин, в которых есть загадка. В Никите она была».