Актриса

Аркадий Петрович Прусаков преподавал русскую словесность. По крайней мере, так он заявлял незнакомым собеседникам. А знакомые и так знали, что он – учитель русского языка и литературы в обыкновенной средней школе.

Накануне до глубокой ночи Прусаков просидел над конспектом урока как раз по этой самой злосчастной повести. Утром следующего дня в седьмом «а» классе ему предстояло превзойти самого себя – директриса Алёна Ивановна пригрозила комиссией из РОНО. Прусаков слегка побаивался строгую и властную директрису, поэтому готовился основательно, подбадривая себя крепким кофе, пока, наконец, не уснул прямо за письменным столом.

Утром почему-то не прозвенел будильник. Когда Прусаков открыл глаза, у него, во-первых, немилосердно болело всё тело, а во-вторых, он ясно осознавал, что если сию же минуту не выскочит за дверь, то опоздает на урок. И Алёна Ивановна этого ему не простит.

Перепрыгивая через две ступеньки, на ходу застегивая пальто и натягивая шапку, дожевывая бутерброд с засохшим сыром, он пытался восстановить в памяти план урока и всё, с чем ему предстояло выступить перед учениками и комиссией. Голова гудела и отказывалась работать. Очень хотелось спать. Преодолевая себя, он бежал по запорошенной снегом скользкой алее городского парка, который был подозрительно пуст в это обычно многолюдное время суток.

Когда ему навстречу из тумана раннего зимнего утра вышли двое, и один из них – тот, что повыше да помордастее – солидно пробасил: «Скидывай одежу-то!», бедному учителю показалось, что он грезит наяву. Его натруженному воображению вдруг представилось, что каким-то мистическим образом, (а ведь всем известно, что автор «Шинели» был отчасти мистиком), перед ним разыгрывается сцена из повести, над которой он корпел весь вечер и большую часть ночи. Однако заковыристый мат, нещадно режущий слух воспитанного изящной словесностью Аркадия Петровича, убедил его в том, что всё происходящее свершается не во сне и не в каком– то мистическом книжном пространстве, а наяву, то бишь в реальности. Последующий сокрушительный удар в правый глаз и такой же в левое ухо окончательно вернули его на землю. И не только в метафорическом смысле. На мгновенье наш герой отбыл в небытие, вернувшись из которого, обнаружил себя сидящим на грязном снегу без верхней одежды.

Аркадий Петрович явился в школу с нежно– сиреневым фингалом под глазом, распухшим ухом, без своего старого, но ещё приличного пальто, которое было жалко, и без шапки, которую было жалко ещё больше. Шапка была совсем новая, норковая. Аркадий Петрович копил на неё столько, сколько иные копят на машину или даже квартиру. Короче, случился крах всей его жизни…

Весь коллектив школы, в которой Прусаков являлся единственным представителем сильной половины человечества, сбежался в учительскую. Бедный представитель отчаянно стучал зубами от холода и отказывался отвечать на вопросы.

Показательный урок в седьмом классе не состоялся, Алёна Ивановна, добив Прусакова презрительным взглядом, увела комиссию в столовую, несчастный обокраденный отогревался чаем.

Последующие полчаса школа гудела как пчелиный рой. Учительницы всех возрастов и рангов, начиная от завуча Ольги Борисовны, огромного гренадера в юбке, и заканчивая молоденькой лаборанткой Ларисой, бегали по кабинетам, хлопали дверями в поисках чего-нибудь подходящего для того, чтобы одеть и отправить домой бедного Аркадия Петровича. Ни о каком преподавании русской литературы сегодня речи идти не могло. Горе -словесник находился в полуобморочном состоянии, вызванном, по всей видимости, потерей драгоценной шапки и окончательной утратой расположения Алёны Ивановны.

– Пусть кто-нибудь из молодёжи к вам домой сбегает, принесёт куртку, – пробасила сердобольная Ольга Борисовна. Прусаков, покраснев даже от предположения, что кто-то из молодых учительниц увидит его холостяцкий бардак, буркнул:

– Нет, у меня замок сложный, открыть дверь могу только я сам.

– Может быть, вызвать такси? – предложила историчка Вера Сергеевна, недолюбливающая Прусакова, но из солидарности решившая внести свою лепту.

– Нет, – промолвил Прусаков, уныло прошуршав в кармане единственной мятой пятидесятирублевкой, – в такси не поеду, меня укачивает. И вообще!… – переходя на фальцет, мужественно воскликнул он, – пойду в чём есть! Какие проблемы? Двадцать мороза, это ещё не тридцать!

Его успокоили, усадили, подлили чайку.

Наконец, кто-то вспомнил, что в гардеробе ещё с прошлого года висит забытое кем– то пальто. Правда, пальто дамское, и вид у него не очень, но на безрыбье как говорится… Когда Прусаков увидел, в чём ему придется бежать (или плестись, судя по его состоянию) три квартала, он предпринял слабую попытку сопротивления, которая была решительно подавлена превосходящими силами. Пострадавшего одели, и даже застегнули на одну верхнюю пуговицу.