Актриса на главную роль

– Ты не смотри на фактуру, она кое-что может, – с небольшим сомнением в голосе произнес Грановский. – Я пробовал ее на острохарактерные роли, и в общем местами она меня сумела удивить.

– И держите в запасном эшелоне, потому что актриса она, мягко говоря, пока никакая, – заметила Глаша и уточнила: – Раньше она просилась на эту роль?

– Несколько раз, но сама понимаешь: пока девочка недотягивает, а данные есть и способности хорошие, пусть учится. Она так рвалась на этот просмотр, так просила и убеждала меня, со слезой прямо. – И примирительно произнес тоном доброго батюшки, потакающего капризам своих деток: – Надо посмотреть, Глаш, пусть это и чистая формальность.

– Вот и посмотрим, – согласилась Глафира и скомандовала: – Ну что, господа артисты, приступим, пожалуй. Лев Андреевич, – обратилась она к Полонскому, – с вашего монолога, заодно и прокатаете.

Полонский кивнул, Мельниченко собралась, заняла позицию. Начали.

Первую сцену отчитали, Глафира поднялась со своего места, отдав распоряжение пройти следующую сцену из второго акта, и, глядя на происходящее, неторопливо двинулась вперед по проходу.

Сцена закончилась, артисты смотрели на своего режиссера, ожидая дальнейших распоряжений, а Мельниченко просто-таки прожигала Глафиру умоляющим взглядом, даже ладони сложила, прижав к груди.

Глаша поднялась на сцену.

– Всем спасибо, – обратилась она к основному составу, – пока отдыхайте, но далеко не расходитесь, поработаем еще. – И развернулась к Мельниченко: – Ну а что касается вас, Екатерина, то должна огорчить: вы не подходите на эту роль. Увы, но никак.

– Как не подхожу?! – совершенно растерялась Мельниченко. – Я же замечательно сыграла, все видели? Это моя роль! – уверяла она с жаром. – У нас же прекрасно получилось.

– Катя, – терпеливо принялась объяснять Глафира, – мне тут не нужен лайфхак. Мне нужна качественная, талантливая работа с полной отдачей и полным попаданием в роль. У вас фактура светлой, чистой, хрупкой, трепетной и наивной девушки. Такая типичная инженю. А эта героиня – сильная личность, во многом циничная, немного порочная, прошедшая жесткую школу жизни и готовая идти по головам, если понадобится. Трагедия в том, что она еще способна любить и испытывать надежду на другую жизнь. Здесь нужен не просто нерв острохарактерной актрисы, здесь требуется мощное нутро.

– У меня есть нерв и нутро! – звенящим от напряжения голосом прокричала Катя. – Я многогранная актриса, не ограниченная одним амплуа, и острохарактерные роли я тоже прекрасно могу играть. Вы же сами сейчас видели, я была намного лучше Алёновой и Гусевой! Это все видели! – Она вновь обвела напряженным взглядом молчавших артистов и порывисто подалась вперед к Глаше, уговаривая: – Это моя роль, моя! Как вы не понимаете, это решительно невозможно, чтобы я ее не играла! Невозможно!

– Почему же? – спокойно спросила Глаша. – Вы вон даже изъясняетесь, как барышня позапрошлого века, а героиня хлещет словами, ругается и не сдерживает себя в высказываниях.

– Если надо, я буду разговаривать хоть матом! – отстаивала себя Мельниченко. – Эта роль моя, моя! Я так много для нее сделала! Я смотрела все ваши репетиции и занималась, репетировала самостоятельно! Я показывала, что у меня получалось, специалисту, прекрасно разбирающемуся в актерском искусстве, и он уверял, что это великолепно, что я полностью совпадаю с характером роли! И помогал мне работать над ней! Я столько сделала для того, чтобы ее играть! Да я сама вижу, чувствую, что у меня очень хорошо получается!

– У вас действительно хорошо получается, Катя, – ровным, спокойным тоном отвечала ей Глафира. – И вы на самом деле многогранная актриса. Но дело в том, что мне не надо хорошо, даже очень хорошо не надо, мне надо блистательно.

– Я буду блистательно! – прокричала Мельниченко, вздернув подбородок жестом пытаемой матросней аристократки.

– Может, когда-нибудь и будете, – не меняя тона, произнесла Глаша. – Но пока блистательно у вас не получается и вряд ли скоро получится, потому что вы переигрываете, пережимаете, скатываясь в низкопробную театральщину. Вот даже сейчас, устраивая эту истерику, вы пережимаете, излишне форсируете и переигрываете. И так во всем. У вас плохой вкус к драматургии. – Она посмотрела в лицо покрасневшей от негодования, сверкающей злыми слезами от разыгравшейся несправедливости артистки и спросила все тем же спокойным, ровным тоном: – Зачем, например, надо было раскладывать розы в гримерной Элеоноры Аркадьевны, словно они брошены к ее изголовью, как последнее подношение, после того как вы ее задушили?

– А-а-ахххх! – послышалось вокруг. Актеры замерли. Катя отшатнулась от слов Глафиры, как от пощечины.

– Что вы несете?! – прокричала она фальцетом.