Завтракали нынче с Аленой Агаповной, как нормальные люди — вместе и за столом на кухне, а не то, что один при издыхании в постели, а вторая при нем, точно квочка при цыпленке.
Заодно, сидя на кухне, я рассмотрел и ту часть дома, которая скрывалась за печью. Если стол, полки с посудой, шесток, со стоящими на нем горшками, бросались в глаза при входе в дом, то вот что там дальше, мне еще видеть не доводилось. Вчера-то меня кормили, хоть и не в постели уже, но за столом в комнате, как гостя.
А сегодня вот так — по-простому.
Впрочем, мое любопытство было удовлетворено сразу, как мы сели за стол. Там, дальше, как я понял, располагалась травная мастерская хозяйки… ну, или как еще это место можно было назвать. Стол почти на все помещение, на нем горшки, банки, наполненные какой-то зеленой жижой, ступки и конечно, травы, пучками, висящие под потолком, букетами, стоящие в тех же банках, плетенные, по стенам в венках.
Хотя нет, плетенки висели по стене от кухни, а вот ту, что получалась от входа дальней, заполняли иконы. И было их там значительно больше, чем в комнате под занавеской в красном углу.
Увидев, на что я смотрю, Алена Агаповна, тихо сказала:
— Я знаю, что ты Коля думаешь, что заморочилась совсем бабка, но понимаешь ли, в моем деле без Слова Божьего нельзя. Ты вон как быстро поправился, а все потому, что наварчики мои на Анастасиевской водичке сделаны.
— Не понимаю я этого, — ответил в растерянности.
Заводить данную тему, с одной стороны не хотелось совсем, но и в голову мне совершенно не шло, что такая разумная, как я понял про нее, женщина, мается подобными пустыми вещами:
— Ну, кем была та Анастасия, что вы на нее так уповаете? Простая женщина, которая просто провела в монастыре много лет — считай, пряталась от жизни.
— Да как тебе сказать… — задумчиво протянула на это Алена Агаповна, — она жила, овец пасла обительских, вот так же, как и я, лечила по мере сил людей травками и молитвами, а за то люди ей благодарны были. Уж нет ее, сколько лет, а о ней помнят и помощи просят. За сынов вот прошу, войну они ведут где-то далеко, мы тут в безвестности, что ни день, сердце замирает, как почтальонку на улице видишь. Тяжело без веры-то совсем, вроде стоишь одна в поле и некому, ни помочь, ни пожалиться. Так и о тебе, болезном, просила…
— Обо мне, это когда? Что-то не слышал, — недоуменно спросил я.
— Так, когда спал, я над тобой и читала.
Вот как можно было с ней разговаривать, что б ни сказать чего-то плохого? А ведь нельзя! Выходила она меня, что ни говори… отлично ж помнятся еще слова Геворга Ашотовича, что сделано все и надо просто ждать. А она, пусть травками, пусть молитвами, но ведь делала что-то, рук не опускала. Только за это упорство следует говорить ей спасибо и кланяться в ноги.
На этом наш немудреный завтрак завершился, а с ним сам собой затих и неудобный разговор. Чему я, собственно, был рад.
Не желая нахлебничать дальше, предложил хозяйке помощь. Она подумала немного, видно прикидывая, к чему я пригоден, но махнув рукой, попросила:
— Наноси воды. Колодец в трех домах, так что, уж ты не рвись сильно.
Ну, тут рвись, не рвись, если ноги дрожать начинают… а потому носил я воду медленно, по одному ведру, передыхая после каждого захода.
А когда ведре на седьмом подходил ко двору, меня обогнала Марфа на бричке. Встречала она нас с ведром уже возле калитки и в своей любимой позе — руки в бока и с улыбкой все свое круглое румяное лицо:
— Гляди-ка ты, ожил!
— Дык хворостины твоей испугался — застращала совсем, не дала помереть спокойно! — в тон ей ответил я.
— Помнишь, значит, это хорошо, — довольно покивала она на это.
Барбоска, уж признающий меня за своего, и на Марфушу не стал злобиться, так что мы спокойно прошли в дом. Не знаю, Алена Агаповна подъезжающую бричку услышала или внутри была и в окно приметила, но она уже ждала нас.
Прощание у нас вышло не долгим, но душевным. Мы расцеловались, как родные, еще раз вспомнили мое обещание о сене для Зорьки, да с тем и подались на выход.
Женщина стояла в калитке и махала нам рукой, крикнув лишь напоследок в заботе обо мне:
— Коля, не забывай водичку пить. Все ж кровушки ты потерял не мало!
От этого на душе стало тепло, а день, до этого тяжело-маревный, показался светлей — тучи, что бродили над рекой, теперь предвещали лишь желанный дождь, а не напоминали о висящих над головой проблемах.
Доехали быстро, бричка, это не телега — шла ходко, а Марфа только погоняла пегого коня, сказав, что вырвалась из госпиталя не более чем на часик. А потому, у дома меня высадили, но внутрь со мной не пошли. Указания, впрочем, выдала — отдыхать и никуда не ходить, а потом отправилась дальше вверх по улице.