На недавнем аукционе «Сотби» с молотка продан иностранцам скафандр Гагарина. Политические партии, ведущие ожесточенную борьбу за место в парламенте, предназначенном к роли мальчика для битья, реагируют на это индифферентно. Такова же реакция и президента. Так же реагируют и «киты» бизнеса. Есть ли будущее у России? Это далеко не праздный вопрос. Особенно, если речь идет о неколониальном, нерабском будущем. Ответ не так прост, как это кажется, ибо уже сегодня ясно, что если будущее имеется, то оно не может быть связано с субъектами политического процесса, которые столь безразличны к тому, что составляет «идеальный ресурс» этого будущего, — к постиндустриальному потенциалу внутри российской, и прежде всего российско-советской, истории. Те силы, которые небезразличны к этому, находятся в процессе своего становления. Они и присутствуют, и отсутствуют, ибо они еще только становятся
.Тот слой, который готов поддержать этот вектор, сегодня еще достаточно тонок. Но, с моей точки зрения, действительная история вообще оперирует малыми величинами. Почти невидимые сегодня, эти силы, если у них хватит мужества для постоянной работы в условиях ежедневно усиливающегося отчаяния и неверия большинства, могут стать фактором политического процесса. Ключевой вопрос, опять же, в единстве места, времени и обстоятельств. «Уплотнение» места и времени вкупе с октябрьским кризисом требуют предъявления нового качества в понимании возможных путей выхода из тупика. Шлифовка деталей, весьма значимая в такого рода проектах, напротив, требует определенной неспешности. Противоречивость требований не может быть снята. И игнорировать подобную противоречивость тоже нельзя. Что остается?
Как всегда в таких случаях — только одно. А именно: взять да и предъявить эту противоречивость обществу, не снимая и не скрывая ее. В парадигме классического текста такое предъявление недопустимо. Но постиндустриализм немыслим без элемента постмодернизма. А тут уже другие законы. Следуя им, я помещаю в У-м блоке «Уроков октября» еще не прочитанный доклад наравне с уже прочитанными. Скорее всего, доклад все же состоится. А если нет, то есть определенный смысл в представлении его в письменном виде перед некой аудиторией, которая реально существует даже в своем отсутствии. Как существует, например, наряду с электроном, и дырка в качестве физической реальности. Ощущение отсутствия — это уже присутствие. И в наличии этого ощущения, ощущения того, что в политике именуется «кризисом политического меню», — боль и надежда страны, ее итог и ее перспектива.
Итоги и перспективы
Кому-то, может быть, покажется странным, что после столь бурных политических событий, закончившихся созданием нового органа представительной власти, я не стану подробно останавливаться на всем, что касается перспектив его дальнейшего участия в политической жизни страны. Но, как это следует из целого ряда моих публичных выступлений, я с самого начала не был склонен абсолютизировать значение новых органов политической власти в тех процессах, которые я прогнозирую на конец 1993 года и первую половину 1994 года как высоковероятные. Кажется, события последних дней и недель свидетельствуют о справедливости данной мною оценки роли новых органов представительной власти. Во многом ситуация будет развиваться в определенном направлении, независимо от того, как именно будет вести себя Дума и Совет Федерации. Иные факторы определяют стратегические характеристики политического процесса, и, говоря об этих факторах, а не о Думе и Совете Федерации, я тем самым выражаю свое отношение к тому, что происходит на поверхности политического процесса. Кому-то это может показаться снобизмом, но, уверен, будущее подтвердит правильность тех приоритетов, которые я выдвигаю в данном докладе.
Три эти понятия, образуя единое целое, представляют собой ту триаду, в рамках которой будет решаться вопрос о власти в его стратегическом измерении. Для того, чтобы не быть голословным, мне придется совершить некий исторический экскурс.
Вначале — о делах давно минувших дней, имеющих для нас сегодня самое насущное значение. В зале много молодежи, которая воспринимает сталинский период в кодах «перестроечной публицистики». Но этот язык уже мертв, и молодежи придется учиться новому, более жесткому и прагматичному отношению к прошлому, что вовсе не исключает чувств негодования, сострадания и любви. И, однако, все более весомыми с каждым годом будут понятия сугубо профессиональные. Новой оппозиции придется учиться профессионализму, если она не хочет повторить судьбу своей предшественницы.