Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

Борьба с этой схемой — шла. Причем буквально не на жизнь, а на смерть. Увы, об этой борьбе пока еще сказано мало. Боролись те, для кого общественно-политический идеал сохранил свое обаяние. В известном смысле здесь сложился широкий демократический фронт. В него, хотя он не был ни зарегистрирован, ни провозглашен, вошли «спасатели» всех видов: как известные обществу имена, так и безвестные, и столь общественно непопулярные работники «органов» из числа тех, кто пытался остановить коррупцию (другие поддерживали ее, а для одураченного общественного мнения все были одним миром мазаны), и столь же «непопулярные» партийные лидеры, включая члена Политбюро, по поводу преждевременной кончины которого Брежнев плакал[3]. (Леонид Ильич вообще был сентиментален. Или, по крайней мере, с успехом играл эту роль.)

Крайне важно осознать, что, распахивая дверь перед теневыми дельцами, Брежнев опирался не только и не столько на бюрократию, которая была совсем не так монолитна, как это пытаются сейчас изобразить, а на весь негативный консенсус. Трагедия «шестидесятников» состояла в том, что их благородный критический пафос был активно подхвачен и перехвачен! Это нетрудно было сделать, поскольку позитивные модели, творимые «шестидесятниками», не убеждали и убедить не могли. Подобно тому как в конце 20-х годов никто уже не мог заставить сколько-нибудь мыслящие слои верить в то, что торгующий пирогами нэпман «социалистичней» Саввы Морозова, так же в 70-е стало ясно для думающего большинства, что всерьез построенное на частной собственности и крупном капитале общество работоспособней так называемого «рыночного социализма».

«Шестидесятники» от политологии «громили» Сталина и традиционный социализм, пытаясь отстоять, «высветлить на контрасте» и даже отмыть от копоти образ Ленина-либерала, Бухарина, как его преемника, и НЭП, как единственно истинную модель. Те, кто шел следом за ними, выждали, пока «шестидесятники» сделали свою работу, а потом без труда не оставили камня на камне от самих «шестидесятников». Логика соскальзывания была проста: если Ленин (читай: Бухарин) лучше Сталина, то Мартов лучше Ленина. Каутский лучше Мартова, а дальше — либо «Память»[4], либо «Демократический союз»[5]. Но только не «красные».

В истории такое повторялось не раз. Главное, чтобы Карно расправился с Робеспьером, а уж дальше Баррасу расправиться с Карно не составит труда. Не успели «шестидесятники» распотрошить классику, как настал их черед… Это и есть соскальзывание.

Брежнев получил политическую индульгенцию. Он как бы не нес персональной ответственности за происходящее. Все списывалось на систему. И даже более того. Поскольку очевидную для всех правду необходимо было скрывать, как раковый диагноз от больного, то и его собственное поведение было для всех оправдано. Говорит и не верит? А как же в такое можно верить?.. Затыкает рты? А как же можно про такое распускать языки? Нагло лжет? А что ему остается делать в такой ситуации? Общество было идейно обезоружено, способно только на горький смех, и Брежнев был даже необходим для него в качестве посмешища.

Перестройка пришлась на момент социального шока. Смерть Андропова… черненковский коллапс… призрак Гришина[6]… Унижение было столь велико, что мобилизовались все. Время разочарований кончилось. Наступило время новых надежд. Оно у всех на памяти, и поэтому я позволю себе обратить внимание только на один аспект. Все надеялись на разное, всяк на свое. Ключевым в этой ситуации был вопрос об авторитете самой партии. Она сделала ставку на демократизацию. Пожалуй, единственно возможную. Но социальные процессы, вызванные таким ферментом, требовали замены репрессивного авторитета духовным.