Акты отчаяния

…с прискорбием сообщаю… умер у себя дома…

Я быстро перечитала, тупо глядя на экран, потом отложила телефон и начала есть. Весь следующий час его смерть для меня фактически не существовала. Кажется, пока мы не вышли из ресторана, мне в голову не пришла ни одна разумная мысль, но на улице у меня подогнулись колени, я привалилась к стене.

– Кажется, мой друг умер, – повторяла я.

Через несколько дней мы собрались в его гостиной выпить, поплакать и обсудить похороны. Мы в подробностях вспоминали события предыдущих нескольких месяцев, заключая: «В тот день я видел его последний раз», и описывали, на каком он сидел табурете или на какой концерт мы купили билеты и почему. Мы как бы говорили друг другу: это было на самом деле; я был там; а было ли это?

Январь 2013. Дублин

1

Вечером того дня, когда он меня бросил, я отправилась в тот бар, где мы поругались из-за стихов, которые он написал для Фрейи.

Мне хотелось напиться до потери сознания, стереть из памяти отвращение, застывшее на его лице, когда он стоял в дверях. Перед глазами маячила его скучающая, насмешливая гримаса. Ты думала, что я люблю тебя. Ха!

Несколько подруг сказали, что всегда его ненавидели, что он мне не пара. Я смеялась, запрокинув голову, и соглашалась. Один друг погладил меня по заднице и притянул к себе. Меня чуть не стошнило, когда его мокрые от виски губы скользнули по моим. Я оттолкнула его. Все было не так. На сей раз все было не так. Я пошла домой.

Дома рухнула в кресло, в котором мы иногда трахались. Однажды ночью, незадолго до Рождества, мы, счастливые и возбужденные, поздно вернулись из гостей. Пока я ставила пластинку, он изнывал от нетерпения. Он толкнул меня в кресло, задрал платье мне на лицо и прижался ртом к вывалившейся из-под резинки трусов детской складке жира, которую я так ненавидела.

– На колени, – приказал он.

И я сползла с кресла на пол перед ним.

Я замерла в обмотавшихся вокруг щиколоток трусах и закусила губу, чувствуя над собой его шаги. Ему нравилось прохаживаться, курить, открывать пиво, пока я стояла в такой позе.

Он придвинул стул и сел у меня за спиной, глядя, как я его жду.

Впоследствии меня переполняло экстатическое смятение при воспоминании о том, как мне нравилось, что он курил, когда я брала у него в рот. По всему моему телу разливался яростный жар, заставлявший меня не жалеть усилий, проявлять умелость, пошире раскрывая рот и тараща глаза.

В этом унижении – полное отсутствие уважения, игнорирование моего присутствия – было что-то пьянящее. Я чувствовала, что на моем месте может быть любая, что я сосуд, который он волен наполнять или опустошать, и существую, только чтобы принимать то, что мне дают. Кончив, он запрокинул голову, ухватился за спинку стула, взгляд устремился в потолок. Я неотрывно смотрела на него.

Мне нравилось, когда он пару дней не принимал душ. Это делало нас ближе. После велосипедных прогулок его покрывала тонкая пленка дорожной копоти, и ко мне прилипали грязь и велосипедное масло. Я вдыхала теплый сырой аромат его волос и прижималась лицом к его мягкой фланелевой рубашке, издававшей затхлый, кисловатый, но почему-то не неприятный послерабочий запах.

Закончив жаловаться на очередное происшествие, разозлившее его днем или по пути домой, он поворачивался ко мне так, словно видел меня впервые. Не снимая потрепанных митенок, он обхватывал мое лицо ладонями и закрывал мне уши, так что я ничего не слышала, да и не хотела слышать.

Однажды он спросил меня, чем пахнет секс, и я несколько минут тыкалась носом в разные уголки его тела.

– Он пахнет теплицей, – сказала я, вспомнив, как мы лежали под одеялом после близости: запах поднимался, становился душным и густым и внушал такое же бесконечно глубокое чувство.

2

Каждое мгновение моего дня было пропитано его отсутствием, под тяжестью которого секунды размокали, обрушивались и лишались воздуха. Придавленная этим весом, я часами сидела, уставившись в никуда. Я наслаждалась своей болью, потому что она опустошала меня изнутри. Я превратилась в клубок нервов, в чашку Петри для клеток. Кроме нервов, во мне ничего не осталось.

Кирана бесила моя нерешительность. Его бесило, когда на его вопрос, где я хочу поужинать, я пожимала плечами и отвечала, что мне все равно, пусть сам выбирает. Его бесило, когда я спрашивала, какой наряд мне больше идет. Он хотел, чтобы я выросла, разобралась в своих желаниях и научилась говорить о них вслух. Он хотел, чтобы я перестала быть негативным пространством, подстраивающимся под его позитивное присутствие, и поскольку я знала, что он полюбит меня по-настоящему, только если я смогу стать настоящим человеком, у меня получалось это еще хуже. Под его требовательным взглядом я пугалась, впадала в панику и улыбалась широкой, заискивающей, бессмысленной улыбкой. Я улыбалась до слез, но даже в угоду ему не могла выжать из себя ни единого решения или мнения и убедительно быть собой.