Акулы из стали. Аврал

Удивительнее здесь то, что сделал это штурман, весь цикл перемещения которого по подводной лодке укладывается в маршрут «каюта – кают-компания – штурманская – мостик» и проходит строго по проходным палубам, широким и свободным, как Исторический бульвар в Севастополе. Никого не удивляет вид трюмного всего в заплатках, потому что если, например, показать штурману пальцем, куда лазят трюмные, то штурман скажет вам: «Не-е-ет, ребята, вы всё врёти! В тех условиях, куда вы мне показываете пальцем, невозможно существование разумной жизни!» А ребята только что оттуда вылезли, демонтировав там насос весом под сто килограммов и вытащив его наверх, причём сделали это вдвоём, и из подручных механизмов у них были только лом, верёвки и знание учения древнегреческого учёного Архимеда. Или, когда электрики вылезают из аккумуляторных ям после замера плотности электролита в банках и их одежда вся в смешных разнокалиберных точках, прожжённых насквозь кислотой, ну кого это удивит? А тут, понимаете, белая кость энд голубая кровь и с дыркой на штанах… Да ещё в тот момент, когда строгий старший на борту собирает в центральном командиров боевых частей поучить их, как надо правильно служить. А старший на борту на флоте – как жена в семье: он всегда точно знает, как надо делать правильно, всегда расскажет вам, почему вы делаете всё неправильно, и удивится, как вы посмели попасть на флот, заняв место более достойного человека, когда в народном хозяйстве так остро не хватает дояров, пастухов и трактористов.

А этот старший был особенным: он очень любил Сан Сеича, и мы за это любили его в ответ. Хотя не только за это. Когда он первый раз появился у нас в дивизии, то мы подумали, что это форменный псих какой-то. Он абсолютно не умел спокойно разговаривать, особенно во время боевой подготовки – после двух-трёх слов начинал орать, махать руками и обзывать всех вокруг идиотами. Но первое наше впечатление о нём было ошибочным, что не удивительно, так как строилось оно на поверхностных суждениях. Натурой он оказался честной, справедливой и доброй, что ярко диссонировало с его внешностью (худой, чёрный и с бешеными глазами) и проявлениями крайне эмоционального характера.

Первый раз я увидел его, когда случился пожар на ЗКП Северного флота. У нас как раз закончился развод на вахту, и я, отправив смену на борт принимать дежурство, курил, греясь на солнышке и любуясь на суету вокруг сарайчика, которым был замаскирован вход в скалу. А суета, в которой ты не принимаешь участия, завораживает похлеще текущей воды, доложу я вам. Со стороны дивизии на всех парах мчалась красная «копейка» возмутительно гражданской наружности. «Фигасе, – подумал я, – что за гусь такой дерзкий в закрытую зону на своей машине мчит. Чёрный Плащ, не иначе». «Копейка» с визгом развернулась возле меня и, присев на все колёса, замерла, обдав меня пылью.

– Тащ офицер, – подозвал меня капитан первого ранга из машины, – что там происходит?

– Штольня горит, тащ капитан первого ранга.

– А ты тут такой стоишь и куришь?

– Я дежурный по подводной лодке, а не по штольне. Смысл мне тут бегать и увеличивать энтропию, – мой корабль вне опасности.

– Логично, и хуй с тобой поспоришь. А по какой лодке ты дежурный?

– Дико извиняюсь, тащ капитан первого ранга, но я вас первый раз вижу и не знаком с формой допуска, которая у вас имеется.

– А то, что я на машине в зону приехал?

– А может, вы на КПП расстреляли всех, откуда я знаю?

– Тебя, сука, точно уже пристрелить хочу! Я ваш новый заместитель командира дивизии!

Упс, наверняка запела бы Бритни Спирс в этот момент, но так как её рядом не оказалось, то я просто ответил:

– Очень приятно познакомиться, тащ капитан первого ранга. Очень.

– Ага. Посмотрим, как тебе приятно будет, когда я возьмусь за ваше болото! Совсем тут! – и уехал, так и оставив меня в недоумении, что же у нас тут совсем.

А потом взялся, да, было дело. Нам, механикам, как-то было недосуг вникать в их лаперузские дела, но крики, стоны и брызги крови из люксовских рубок периодически долетали и до нас. Что удивляло в нём, так это то, как он подходил к системе наказаний.

– Доложите мне, товарищи офицеры, какое наказание для офицера флота является самым суровым?

Все начинали перечислять сразу же всю глубину своих знаний дисциплинарного устава, а он только морщился.

– Самым суровым наказанием для офицера флота должно являться устное замечание начальника! Если начальник, особенно такой высокий, как я, прервал свои мысли о повышении эффективности использования сил и средств флота для того, чтоб сделать вам замечание, то вы должны немедленно бледнеть лицом и, сбив дыхание, требовать у помощника выдать вам пистолет с одним патроном, хватаясь за сердце обеими руками! Эх, наберут детей на флот, а молока не завозят! Вот как с вами победишь мировой империализм?

– С подавляющим превосходством! – отвечал ему на это командир.

Потом к нам в экипаж пришёл служить лейтенантом его сын.