Акулы из стали. Ноябрь

– Давай, – с готовностью согласилась Лена, и формула эта «давай в следующий раз» возникла у них тогда впервые, возвращаясь впоследствии не раз и не два и удлиняя постепенно паузы между теми моментами, которые они полагали за любовь. Сначала полагали, после делали вид, что полагают, а потом просто привыкли.

– Товарищ курсант! – остановил Толика патруль на Графской пристани. – Вы почему честь не отдаете патрулю?

– Задумался, товарищ капитан третьего ранга! – Кап-три был знакомый, с соседней кафедры, и патрульные из своих же, училищных, второкурсников.

– О чем? Как сессию удачно сдать?

– Никак нет.

– Ну так о чем тогда? Развлеките старшего по званию, раз уж не удосужились его поприветствовать.

И Толик взял и зачем-то все выложил начальнику патруля. Потому что в роте сейчас никого не было, возвращаться туда так рано не было нужды, но ехать к маме не хотелось, оставаться у Лены не хотелось тем более, а поговорить с кем-то надо было.

– Пошли-ка перекурим за кустами. Бойцы, тут дежурьте.

– Дурак ты, – выдохнул первую затяжку офицер. – Но поступил правильно, – выдохнул вторую.

– А почему тогда дурак?

– Потому что тяжело тебе дальше будет жить с такой чувствительностью.

– А почему правильно поступил?

– Да потому что я такой же, потому и правильно. Но это, понимаешь, мое субъективное мнение и в жизни оно тебе ничем не поможет.

– А вам?

– Что мне?

– Помогло?

– Нет. Но привык уже. И ты привыкнешь. Если, конечно, раньше не сопьешься.

– Да я не особо…

– Ага. Остальные-то все – особо, ты думаешь, да? Тебе вот, видишь, эгоизм не понравился, а кому-то не нравится марксизм или, например, капитализм, а деваться-то куда от реальности? Или привыкать надо, или чем-то компенсировать. Но я мало знаю таких, кто просто привык.

– А вы?

– Мне повезло. Удалось привыкнуть. Давай ладно, топай, не зевай только – там дальше комендантская машина стоит и они с тобой, сам понимаешь, рассусоливать про любовь не будут.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Разрешите идти?

– Разрешаю. Бойцов ко мне пришли – пойдем по темным местам пройдемся.

И все может стать не так в один момент и по причине, описать которую почти невозможно. Толик понял это, когда стоял на корме катера: так же ласково шлепали внизу волны и так же стояночные огни кораблей плыли по воде, и пахло тем же морем, и так же ласково трепал ветер, а все стало не то и не так. И хотелось напиться, – в те годы казалось, что любая мало-мальская неприятность ведет если и не к краху всех надежд и мечтаний, то к началу их заката точно.

Но это и хорошо, рассуждал Толик, идя по тропе со службы, когда маленькие неприятности кажутся большими проблемами – тогда больших проблем не замечаешь совсем, они просто не попадают в поле твоего зрения. Или если и попадают, ты не можешь охватить их своим детским мозгом и понять, что смотри, дурачок, вот это важно, а вот это, по поводу чего ты собираешься страдать, пройдет быстрее, чем фаза луны обернется по полному циклу. А вот в шестьдесят, если я доживу, о том, что у меня сейчас, я буду рассуждать так же, или сейчас я уже достаточно взрослый, чтоб понимать, по какому поводу мне нужно страдать, а по какому просто чихать и отворачиваться. И Толик решил запомнить этот момент, а то и записать его в какую-нибудь записную книжку, чтоб потом и ответить на этот вопрос.

Мороз стал еще крепче и, будто мало того мороза, начинало вьюжить – пока еще несмело и аккуратно, вдоль земли над сугробами, но везде, куда хватало глаз, снежная целина двигалась будто живая и вращалась вихрями. К ночи, пожалуй, совсем разыграется.

На площадке у квартиры валялись обрезки проводов и какой-то еще мусор, Толик обрадовался, и не зря – свет дома был, значит, соседка не подвела. А жизнь-то налаживается, легко уговорил себя Толик: дома со светом было приятно и даже начинало казаться, что уютно, хотя это был, пожалуй, первый раз за все время, когда Толик задумался о том, что в квартире может быть уютно, и не обязательно считать домом подводную лодку, и домой можно приходить не только для того, чтоб переодеться и переночевать, а еще и для того, чтобы в нем жить.