Акулы во дни спасателей

Может в чем то я и не самый быстрый, да, но только не сейчас и не на этой площадке. Я двигаюсь плавно и легко. Мы играем еще двадцать минут и я ношусь по всей площадке, будто не пропустил не дня тренировок, как будто никто кроме меня не понимает как это. Я беру мяч прорываюсь меж двух парней, они пытаются меня перехватить, но я отталкиваю их плечом, томагавком[139] отправляю мяч в корзину с такой силой что он едва не отскакивает мне в лицо, и повисаю на кольце. Веду низко, пасую братьям и даже Тони, провожу мяч между ног у этих лошков, делаю кроссовер. Ребята тут медленные, слишком много наркотиков, слишком много бухла, слишком много весят и недостаточно бегают, и теперь они все мои. Я бросаю в прыжке от щита. Добиваю их трехочковыми как хочу. На автомате. Окей, раза два, может, три мажу, спина и колени горят и болят, как будто я старик и играю в первый раз, но мне плевать. Я здесь. Я сейчас.

Когда я ухожу с площадки, все уже знают, кто я такой.

* * *

После этого дни идут чуток полегче. В столовке, на работе в бригаде парни кивают мне, пропускают вперед, а поскольку я не треплюсь и не устраиваю дурацких розыгрышей, не бью себя в грудь типа я тут самый умный и не борзею, меня уважают. Общаются спокойно, ровно, иногда наезжают будто не уважают, говорят мне всякое на площадке, но я знаю, что они говорят это потому что им до меня еще расти и расти. Меня уважают даже охранники. Двое дежурят во дворе чаще остальных. Первого зовут Трухильо, он обычно кивает и что то тихо говорит напарнику, когда я прорываюсь к щиту и забрасываю мяч в корзину. Я сам видел как он кивает и все такое.

И это наверное наводит меня на мысль. Вернувшись в камеру я снова хожу туда сюда, три с половиной шага, воспоминания преследуют меня как обакэ, я снова и снова пинаю умывальник. Три с половиной шага, удар по раковине. Три с половиной шага и мои кости поют по железу.

— Тебе бы О.С., — говорит Мэтти. — Тогда пинал бы умывальник всю ночь и ничего не чувствовал.

Я перестаю пинать.

— Я и так уже почти ничего не чуствую. Мой мозг как бы видит что сейчас будет больно и отключается. — Однако же чуствую, как напряглась челюсть потому что я скриплю зубами. Но Мэтти этого не говорю.

— Кстати об О.С., — говорит Мэтти. — Ты хоть знаешь, что это такое?

— Тот сериал с парнями и девушками хоуле, да? “Одинокие сердца”. Про богатеньких в Голливуде, что то типа того?

Мэтти смеется. Даже прям ржет.

— Оксикодон[140], сынок, — говорит Мэтти. — Я бы сейчас отдал за него свое левое яйцо. Сейчас бы ширнуться разок. Расплющить все это местечко в одну тихую линию и проспать до самого конца. Я скучаю по нему сильнее, чем по родной маме.

— И что, ты не можешь его здесь достать? — говорю я. — Ты бы поспрашивал.

— Да я первым делом спрашиваю у каждого, кого вижу, — говорит Мэтти.

— Вот раньше, типа, в школе, я б тебе его достал с полпинка, — говорю я. — А так я даже не знаю, что это такое. Но все равно раздобуду.

Он фыркает.

— Посмотрите на него, мнит себя Санта-Клаусом.

— Сказал же, достану, — говорю я.

Вот так и началась вся эта затея. Трухильо кивал наблюдая за моей игрой, Мэтти мечтал о наркотиках. Схема сама приплыла ко мне в руки.

* * *

Ну и когда в следущий раз мы играем во дворе и в конце прогулки Трухильо приходит остановить игру, я сам иду отдавать ему мяч. Я играл как в одной из десятки лучших команд, в конце зафигачил обратный данк, от которого все такие аааааа.

— Давай сюда мяч, Флорес, пора, — говорит Трухильо.

Он в форме цвета хаки, эспаньолка и усы уложены волосок к волоску, брови и все такое, стрижка под морпеха. Мне нужно лишь расположить его к себе. Когда то я мог расположить к себе кого угодно.

— Вы ребята тут вкалываете ого го как, — говорю я.

— Мяч, — говорит Трухильо.

— Смены длинные, и мы такие весь день вас достаем, — говорю я. — Мне то не часто приходится видеть всякую хрень типа чуваки срут и ссут на пол и все такое, дерутся и так далее. Я слышал, Чокнутый Эдди плюнул на кого то из ваших, чтобы заразить гепатитом С.

— Ты и половины не знаешь, — говорит Трухильо.

— Я сам с Гавайев, — говорю я.

— Мяч, — говорит Трухильо и протягивает руки.

— Я с Гавайев, — говорю я.

— Не заставляй меня повторять, — говорит Трухильо.

— Я вот о чем: ты когда в последний раз был в отпуске? Я про отпуск знаю все, сколько чего стоит и так далее.

— Флорес, — говорит Трухильо, будто устал и я мешаю ему лечь в кровать, но не раздражается, а слушает, а это значит я все делаю правильно. Окей, я не разу не выиграл кубок в Спокане. В смысле, самый главный, хотя столько лет. Столько времени, пота, боли и палу[141]. И как мы тогда с мамой и Ноа подрались в кухне, и молча дрались потом. И как я улетел в этот сраный штат ледяных дождей, все ради баскетбола. Все для того чтобы стать первым. Теперь вот даже похвастатся нечем. Долгое время здесь меня мучила вина — прости мама, прости папа, прости Ноа. Я повторял это мысленно каждый день, теперь же не чуствую никакой вины. Я еще выиграю в другом.