Аквариум

Джун. Все эти старомодные рассуждения о прокурорах и алчности вряд ли имеют отношение к японской девушке.

Барри. Ты права. Но музыка так хороша, что я с этим смирился. Если бы пели по-немецки, я бы, вероятно, не стерпел. В такой песне не должно быть ни одного лишнего слова.

Джун. А это здорово — вместе слушать музыку! Невероятное ощущение…

Барри. Ощущение — чего?

Джун. Близости или чего-то в этом роде. Трудно сказать. Но здорово. Возникает впечатление, что ты стал ближе мне, хотя ты — продукт моей фантазии.

Барри. Может, именно поэтому?

Джун. Нет, из-за музыки.

Барри. Спасибо Джони.

Джун. Что теперь?

Барри. Мне бы хотелось послушать новый диск Пола Саймона. Я сам его еще не слышал. Ты как?

Джун. Согласна.

Странное ощущение — отдавать себя во власть музыки, зная, что кто-то сейчас испытывает то же самое. Иными словами, в этом не было бы ничего особенного, сиди Джун рядом — так бывало уже миллион раз, — но слушать одно и то же, находясь друг от друга через дорогу и поддерживая связь через Интернет, — в этом было что-то волнующее, торжественное.

Я включил диск. И с первых же звуков попал под гипнотическое воздействие: удивительным образом музыка Саймона одновременно успокаивала и будоражила меня. Так было всегда. «Красивая музыка», — написала Джун. «Мне тоже так кажется», — ответил я, и мы провели целый час в миниатюрном виртуальном соборе, наслаждаясь звуками и словами и время от времени обмениваясь короткими замечаниями типа «блестяще» или «просто отъезжаешь», напоминая друг другу, что мы вместе слушаем и восхищаемся.

Когда диск закончился, мы оба некоторое время молчали. Словно зрители после фильма, задевшего их за живое. Джун объявилась первой. «Изумительно, — написала она. — Так просто и одновременно изощренно, тонко, мягко и чисто».

Барри. Говоришь моими словами. Я все еще отчасти там. Можно наслаждаться музыкой, не подстраиваясь под ее уровень.

Джун. Утонченность ты, конечно же, ощутил сильнее, чем я. Пространства звучания и все такое.

Барри. Все пространства, звучание которых ты слышишь, перетекают одно в другое, они связаны воедино, как удачное архитектурное сооружение, только архитектура эта — акустическая. Каждый инструмент звучит самобытно и превосходно: ни один не отнимает место у остальных. От подобной музыки я чувствую себя счастливым.

Джун. Я тоже.

Барри. Удивительно, что тебе понравилось. Ты ведь гораздо моложе меня. По логике вещей, тебя должно тянуть к этому англо-американскому дерьму времен моей юности.

Джун. Отчасти так и есть. Но и это мне тоже нравится.

Барри. Отлично. Не будем углубляться. Я о тебе очень хорошо думаю, не хотелось бы портить впечатление. И если ты начнешь нахваливать какую-нибудь группу нечесаных идиотов, чья музыка так же хороша, как и фотография Дэвида Хассельхоффа, все, возможно, полетит к черту.

Джун. Поняла. Спасибо за предупреждение. Только это все-таки был Патрик Суэйзи.

Барри. Я намеренно переврал.

Джун. Знаю.

Барри. Послушаем еще что-нибудь?

Джун. Пожалуй.

Барри. Сайнида О’Коннора. Первую запись. «Ты никакая не мать». Его считают святым. Нужно привыкнуть к его наивности и не бояться чрезмерной страстности.

Джун. У тебя сложилось впечатление, что я могу испугаться чьей-нибудь страстности?

Барри. Не знаю.

Джун. Я включаю. Только первую вещь?

Барри. Да.

Мы прослушали песню.

Джун. Ты вспоминаешь сестру?

Барри. Она часто возилась со мной. Иногда мне это нравилось. Пускала к себе в кровать, когда мне было страшно по ночам. Сестра казалась мне красивой. От нее хорошо пахло.

Джун. Как ее звали?

Барри. Майке.

Джун. Ты еще помнишь, как она выглядела?

Барри. В моих воспоминаниях она бледная. Темные волосы и, кажется, огромная грудь.

Джун. Кажется? Ты точно не знаешь?

Барри. Я был маленьким. В детском возрасте многое, что потом оказывается вполне нормальным, представляется очень большим.

Джун. Ну, с членом моего отца дело обстояло иначе.

Барри. Что ты имеешь в виду?

Джун. Он всегда был маленький.

Барри. Хм…

Джун. Прости, это глупо. И совсем ни при чем.

Барри. Почему ни при чем? Все, что приходит тебе в голову, очень даже при чем, как и то, что приходит в голову мне. Так ведь?

Джун. Может быть. Но все равно глупое замечание. Будто я хочу устраниться.

Барри. Устраниться — от чего?

Джун. От боли, которую ты испытываешь, думая о ней.

Барри. Прошло слишком много времени.

Джун. Кстати, сегодня твое шестое чувство проявилось снова.

Барри. Каким образом?

Джун. Ты хотел мне что-нибудь подарить. А у меня как раздень рождения. И прослушивание музыки стало прекрасным подарком.

Барри. Желаю тебе всего-всего.

Джун. Спасибо.

Барри. Но тогда ведь тебя должны звать Мэй?^[27]

Джун. Я родилась почти на месяц раньше срока. А мама к тому времени уже составила для меня гороскоп. Она страстно увлекалась астрологией. И по гороскопу, родись я вовремя, я была бы гораздо счастливее. Поэтому она решила дать мне имя, напоминающее о том, что все могло быть иначе. Мама испытывала чувство вины, самое настоящее, из-за того, что родила меня при неблагоприятном расположении звезд.

Барри. И как, что-нибудь сбылось? Из гороскопа?

Джун. Кое-что.