Аквариум

По сути, произошло то же самое, что и в прошлый раз, только теперь „мистер Хайд“ приказал „миссис Хайд“ делать все так, как если бы она была одна. Я принесла подсвечники, опустила шторы, разделась, побрызгалась духами и включила музыку. Светлую, спокойную музыку — „Гольдбергские вариации“^[39] в исполнении Гленна Гулда.^[40] Единственное, что изменилось, — я осталась сидеть в кресле, потому что была в гостиной. Обычно я занимаюсь этим в ванне или спальне. Закончив приготовления, я сказала: „Начнем“. Калим стал двигаться, а я принялась мастурбировать.

Действовала я не спеша, вполне в духе тантризма, чутко и осторожно, трогала не только соски и клитор, но и все тело, словно оно принадлежит другой и нужно прежде познакомиться с ним получше. Я ласкала себя, щипала, царапала то тут, то там, добиваясь гусиной кожи и мурашек, — оттягивать оргазм у меня неплохо получалось. Не знаю, чего я хотела добиться: продлить удовольствие или нащупать границы терпения Калима и отобрать у него крошечную порцию власти. Если верно последнее, то я не преуспела: он покачивался, гнулся и играл мышцами так, словно времени вообще не существовало. И был целиком поглощен собственным отражением в зеркале, совершенно не замечая меня.

И вдруг, все-таки раньше, чем мне бы хотелось, моя расчетливость приказала долго жить — я понеслась по комнате и громко вскрикнула, как в прошлый раз. И снова заплакала.

Калим оделся мгновенно — я опять была в кресле — и вышел, не сказав ни слова. Перед тем как закрыть за собой дверь, обернулся и произнес: „Мне понадобится ключ“.»

«Пожалуйста, не давай», — подумал я и вдруг осознал, что у меня разболелась спина: читал, скрючившись перед экраном в неудобной позе. Меняя положение, даже вскрикнул от боли. Надо же, веду себя, как ребенок в кукольном театре, хоть и понимаю, что все мольбы и заклинания бессмысленны. Рано или поздно ключ он получит. События стремительно развиваются, увлекая меня за собой. До кульминации больше остановок не будет.

Тем временем стемнело. Весь день я потратил на чтение, если не считать беготню по городу, но ощущения, что конец близок, пока не возникало. Квадратик в правой колонке экрана еще не доходил до середины.

Я подавил желание подойти к окну, посмотреть на Джун или что-нибудь ей написать. Впервые за несколько недель вернулось ощущение, что с пальцами что-то не так: бледные, бесчувственные, словно ватные. Продолжив чтение, я принялся их разминать.

«В последующие дни, приходя к отцу, я не видела Калима, будто он знал: у меня все равно ничего с собой нет. Ключ я твердо решила ему не давать.

Как безумная я бросилась посещать театры, кино, концерты, больше, чем обычно, пила, потому что стала плохо спать. Просыпалась ровно в три и в половине пятого. Каждую ночь. В течение полумесяца.

Несколько раз я мельком видела француза в больнице, но он ко мне не подходил. Только молча кивал. Однажды эксперимента ради — захотелось проверить, действительно ли он обладает телепатическими способностями, — я прихватила с собой вторые ключи — от подъезда и квартиры. Интересно, почувствует он, что ключи у меня в сумке?

Просыпаясь ночью, я не мастурбировала — не видя его, в одиночестве, без полного ему подчинения, все получилось бы, как мне представлялось, слишком убого. И хотя всякий раз я испытывала возбуждение (только представь: каждую ночь в три и в половине пятого), я не давала воли рукам, а вставала с кровати, выпивала стакан воды или вина, подходила к окну и смотрела на улицу или переключала телевизионные каналы до тех пор, пока вновь не валилась с ног от усталости.

Я была преисполнена решимости выдержать, но поймала себя на том, что тоскую. Купила туалетную воду, которой он пользовался — „Арамис“, — натерлась ею и попыталась удовольствоваться воспоминаниями. Но потом поняла: ничего путного не выйдет, бросила это дело и убрала руку. Думаю, до конца оставалось совсем чуть-чуть. Но я чувствовала, что игра не стоит свеч.

Ясно, что так продолжаться не могло. Игра в эксцентричность рано или поздно теряет привлекательность, причем именно тогда, когда экзотика начинает восприниматься как норма. И что дальше? Еще большая эксцентричность? Это вполне соответствовало бы классическому определению наркотической зависимости. Так что же дальше? Словесная агрессия? Он станет меня осыпать бранью? Но ведь я рассмеюсь ему в лицо — слишком уж театрально. Или потребует, чтобы я засовывала в себя другие предметы, не только свечку? А потом? Других отверстий, кроме обычных и рта, у меня просто нет. Наверное, можно принести камеру и продать запись в какой-нибудь ночной клуб. Но тогда придется уехать из Нью-Йорка: на Манхэттене, насколько я знаю, порношоу больше нет.

С одной стороны, подобные мысли приносили облегчение, с другой — пробуждали страх. Я уже не так остро ощущала стыд и унижение, но взамен пришлось вернуться к привычным, довольно плоским эротическим переживаниям.