Аквариум

Джун. Нам обоим все еще больно. Твой рассказ тоже разрывает мне сердце. Я хочу помочь тебе, как ты помог мне.

Барри. Нет слов.

Джун. И не надо. Хорошо и так. А что ты чувствуешь сейчас?

Барри. Переполнен жалостью к себе.

Джун. Джон Уэйн! Скорбь — не то же самое, что жалость к себе.

Барри. Употреби ты выражение «скорбная работа», я послал бы тебе вирус, который уничтожил бы твой компьютер.

Джун. Таких слов не употребляю. Не раздражайся и не уходи в сторону. Ты же не такой идиот, чтобы считать самообладание проявлением мужества.

Барри. Аминь.

Джун. Пауза.

Барри. Ты сердишься?

Джун. Пауза.

Все снова пошло вкривь и вкось. Мы вспыхивали, как горючие вещества. Почему? Слишком сблизились? Или просто знали теперь друг о друге многое, что нас пугало и делало уязвимыми? В чем причина? Неизвестно.

Я попытался заглушить беспокойство с помощью музыки, но никак не мог выбрать подходящий диск. Что-то поставил, но на первой же песне отвлекся и погрузился в мысли о Джун, о Шейри и ее матери, о стенах в клинике «Шарите», на которые я смотрел в течение долгих недель, — слушать музыку не получалось. Я выключил плейер и сел за пасьянс.

Раскладывать пасьянс меня научила медсестра Карина. Совсем молоденькая, лет двадцати, говорившая на саксонском диалекте. Я ей нравился, она советовала мне, что почитать, и даже покупала для меня книги. Может быть, именно ее я должен благодарить за то, что после многих лет рутинной работы в студии я снова пристрастился к чтению. Ее рекомендации свидетельствовали о хорошем литературном вкусе, мне нравилось почти все. Пока я был в больнице, она давала мне и собственные книги.

Всего три раза успел я разложить карты, когда зазвонил телефон. Мужской голос спросил, я ли тот самый Бернхард Шодер, который недавно пережил несчастный случай. Я сказал «да», не успев даже подумать, с кем говорю: с полицейским или с продавцом телефонов. А потом оцепенел.

Из водопада слов, тут же на меня обрушившегося, я понял, что это водитель «хонды». Он был совершенно согласен с госпожой Лассер-Бандини: ему необходимо поговорить со мной, чтобы преодолеть, как он выразился, свою проблему.

Наверное, он назвался, но я не успел вовремя отреагировать. Пока он говорил, говорил и говорил, я пребывал в состоянии оцепенения, мне хотелось удрать, все равно куда, подальше от его болтовни. Перед глазами опять возникла черная «хонда», выруливающая с кукурузного поля, я услышал знакомый фальцет и почувствовал, что на лбу выступает пот, а левая рука так сильно сжимает трубку, что еще чуть-чуть — и раздавит ее.

— Вы согласны? — спросил мужчина.

— С чем?

Мои слова прозвучали пусто и плоско, словно штемпель шлепнулся на лист бумаги.

— Мы поговорим?

— Ни за что, — ответил я. Голос по-прежнему был механическим, словно я не человек, а что-то другое. Например, магнитофон. Или служба точного времени. — Не смейте ко мне приезжать и больше никогда не звоните.

Я положил трубку.

«Ушел, объявлюсь позднее», — написал я Джун и так резко сдернул куртку с крючка, что оборвалась вешалка.

Они стояли на лестнице. Юноша все еще прижимал к уху мобильник, возможно, опять набирал мой номер. Так и есть: в моей квартире зазвонил телефон. Женщина была хорошо одета, с длинными темными волосами, ее лицо выражало озабоченность и участие. В других обстоятельствах она могла бы мне понравиться. Красивая женщина с умными глазами. Увидев меня, непрошеные гости преградили мне путь.

— Господин Шодер? — спросила она.

Парень в новехонькой кожаной куртке с маленьким до смешного воротничком всем своим видом изображал покорность: поднял плечи и опустил голову, засовывая мобильник в сумку. И старался спрятаться за ее спину.

— Моя фамилия — Лассер-Бандини, а это господин Шпрангер. Простите, что пришлось предстать перед вами столь внезапно, но иной возможности не было. Это очень важно. Вы не можете отказаться с нами поговорить. Пожалуйста.

Я сунул руку в карман в поисках ключа, но тут же понял, что возвращаться в квартиру нельзя, они возьмут ее в осаду.

— Пропустите. — Я сделал шаг, к сожалению, не слишком уверенно, в их сторону.

— Нет.

Она расставила руки в стороны, а парень распрямил плечи, сбросив маску робости. Мне пришлось бы оттолкнуть их, возможно, даже ударить, чтобы пройти мимо. И кстати, уходить я раздумал. Я чувствовал, как нарастает во мне холодная ярость, захотелось казнить их обоих, столкнуть с лестницы. Не кулаками. Словами.

— Вы, кажется, психолог? — Я сел на ступеньки и достал из кармана сигареты. — И при этом вам совершенно наплевать на мое душевное здоровье, если речь заходит о здоровье вашего пациента.

— Мы понимаем, что нарушаем правила приличия, и я прошу у вас прощения, но ведь другого пути нет. А нам очень нужно с вами поговорить.

— Единственное, что вам сейчас действительно необходимо, это свести вашего шута горохового вниз по лестнице, пока я не отправил его туда, а заодно и самой исчезнуть как можно быстрее. И стоит поторопиться, потому что я собираюсь звонить в полицию.

Достав из кармана мобильник, я положил его на колено.

— Проваливайте, — произнес я. — Исчезните. Освободите пространство.