Аквариум

Здесь прошла часть ее жизни, запечатленная в молчаливых предметах. Будь Шейри жива, она рассказала бы мне, что связывало с ней эти вещи. Откуда взялись маленький плюшевый жираф, косоглазый медвежонок, шкатулка в форме сердечка из кондитерской Боймера. Синие колонки и потертый усилитель раньше, наверное, принадлежали ее брату. Два букета засушенных цветов, чаша, наполненная монетами и пуговицами, пара сотен пластинок и дисков, которые я не стал изучать, опасаясь, что наши с ней вкусы могли оказаться либо чересчур сходными, либо слишком различными, очень много книг — целая стена, плексигласовый телефон, на столе — письменный прибор, почтовая бумага, конверты и старенький компьютер «Атари». В комнате не нашлось ни одной куклы. Я не заглядывал ни в ящики, ни в шкафы. Если бы у меня в руках оказалось ее белье или одежда, я ощутил бы стыд или попросту зарыдал. Я разделся, потушил свет и лег в постель.

В этой самой комнате, где на стенах висят постеры с портретами Крисси Хинди, Лори Андерсон и Энии,^[51] она бы спала со мной. На кресле в беспорядке валялась бы наша одежда, а мы вместе смотрели бы через маленькое окошко на сосны.

Все, что я собирался сказать ей на могиле, я мог теперь прошептать в ее подушку. Первым делом пообещал съездить во Флоренцию. Потом отвлекся, думая об Аннергет и ее мужестве, о Джун, на которую мне так хотелось взглянуть, о желтом пятне анютиных глазок на могиле, о школьницах в кафе для тинейджеров, о Лассер-Бандини, катившейся по лестнице вниз: в ее глазах я прочитал не только панику, но и своего рода разочарование, вызванное моей несговорчивостью. Надо было влепить ей пощечину.

Ничего из того, что я хотел рассказать Шейри, как-то не удавалось облечь в словесную форму, все так и осталось внутри и вместе со мной погрузилось в сон. Я понял это, когда проснулся утром, услышав голос Аннергет.

За завтраком я предложил ей отправиться со мной во Флоренцию, но она отказалась. Мне, по ее мнению, нужно было ехать одному, чтобы побыть с Шейри наедине.

— Я съезжу с вами в другой раз, — пообещала она. — Если мы останемся друзьями.

Прощаясь, я попросил у Аннергет фотографию дочери. Она вернулась в дом и принесла оттуда черно-белый снимок. Шейри улыбалась и махала кому-то с балкона. Где-то на юге: во Франции, в Италии или Испании.

— Мы были там вместе, — вздохнула Аннергет, словно прочитав мои мысли.

Я как раз задумался над тем, кто мог быть автором снимка.

— Капри. Санди поехала со мной, чтобы сделать мне приятное. Меня тянуло туда, потому что там я встретилась с ее отцом.

— Спасибо, — поблагодарил я, прижимая к себе фотографию.

— Напишите мне как-нибудь или приезжайте в гости, — произнесла она, не глядя на меня. — Надеюсь, мы станем друзьями.

— Конечно.

Я обнял ее на прощание и сел в машину. Аннергет не махала мне, а сразу ушла в дом, ни разу не оглянувшись, пока я разворачивался и выезжал.

В гостинице решили, что я смылся, не заплатив. Мои вещи стояли у стойки регистратора, в комнате уже убрали. Вообще-то я хотел пообщаться с Джун, но не стал поднимать бучу, заметив, какое облегчение испытала регистраторша, увидев меня, хотя и был слегка смущен тем, что не вызвал у нее доверия. Я оплатил счет и уехал из города. Должно же быть в Тюбингене хоть одно Интернет-кафе. Напишу оттуда.

Но вместо того чтобы свернуть по магистрали на юг, в сторону Штутгарта, я поехал на Вюрцбург. Решение пришло автоматически, без всяких раздумий. Я нужен Карелу. И наконец-то могу что-то для него сделать. Ехал я с ленцой, без спешки, позволяя другим машинам меня обгонять, и ни разу не прикоснулся к переключателю дальнего света, чтобы мне освободили дорогу.

Сначала я хотел заехать домой, принять душ и написать Джун, но, угодив в две огромные пробки, добрался до Берлина, когда было уже около девяти. Пришлось остановиться неподалеку от «Лобби», зайти в большой магазин, в туалете переодеться в черный костюм и отправиться прямо в клуб.

Карел стоял у входа, приветствуя гостей. На лбу у него блестели капельки пота, и вообще он весь сиял. Оставалось надеяться, что сияние это имело естественное происхождение. Здороваясь, я попытался рассмотреть его зрачки, но для этого было слишком темно. Он обнял меня.

— Пожелай мне удачи и чувствуй себя как дома, — сказал он, отпуская меня, и тут же переключился на одетую в кашемир парочку, с бесцеремонностью богатых людей надвигавшуюся прямо на него, хотя он еще не закончил разговор со мной.

Я едва ли не сожалел о том, что цельность прекрасного помещения была сейчас нарушена огромным количеством людей. Впрочем, входить туда по-прежнему было приятно. Архитектору удалось усилить чары при помощи освещения, создав атмосферу интимную и в то же время раскрепощенную благодаря эффекту мягкого и одновременно яркого света. В каждом углу было достаточно светло, чтобы видеть собеседника, при этом мелкие изъяны внешности скрадывались, а не выставлялись на всеобщее обозрение. Увидев себя в зеркале, никто не пришел бы в ужас от того, как он выглядит.