Аквариум

«Барри, я просто глупая. Пожалуйста, забудь все, что я написала. Миллион разных вещей могли помешать тебе связаться со мной, пока ты в дороге. Ты просто в дороге, ничего более, и вернешься сегодня вечером. Утром у меня появилось чувство, что ты на меня смотришь. Наверное, это предвкушение твоего скорого возвращения. Да, я радуюсь. Ты — самое лучшее, что со мной случилось в последнее время. Разве не странно? Я ведь видела только написанные тобой слова да пару раз слышала твой голос по домофону. Возможно, ты похож на Дина Мартина^[52] или на Гарри Ровольта.^[53] Мне все равно. В твоих словах присутствует душа, и теперь я ее знаю. Она — прекрасна. Мне кажется, я всю жизнь тебя искала. Только не бойся, что придется на мне жениться: ты совершенно свободен, и меня устроят любые отношения. Но пусть будут хоть какие-нибудь отношения. Я не готова смириться с такой потерей».

Я прочитал газету от начала и до конца. До последнего объявления. Потом сложил и хотел уже выбросить, но тут заметил, что, читая, изорвал страницы. На некоторых появилась настоящая бахрома — сверху или сбоку. Оказывается, машинально во время чтения я рвал бумагу.

«Ах, Барри, это удивительно: меня не покидает чувство, что ты уже здесь. Я ощущаю твое присутствие кожей, кончиками волос, ловлю на себе твой взгляд, в то время как ты несешься по магистрали. Может, у меня крыша поехала? Я рассказываю это тебе, чтобы ты, вернувшись, знал — я тебя ждала. Жду и сейчас».

Я продержался два дня и полторы ночи. При помощи снотворного, кино и нового компьютера — его подключение и загрузка нужных программ отвлекли меня больше чем на целый день.

Письма Джун становились все жалобнее, и мне было стыдно за свою холодность. Но я молчал. Каждый раз она занималась самовнушением, сообщала мелкие новости, строила разные предположения о том, что могло помешать мне вернуться вовремя, чтобы в следующем письме снова поддаться отчаянию и унынию. В конце Джун неизменно умоляла ответить ей.

А потом перестала писать. Убедилась, что я дома, но на письма не реагирую. Сидела у окна и смотрела на мои окна. Часами.

Я передвигался по стенке. Любое перемещение — на кухню или в ванную — было теперь связано для меня с большими трудностями. Ярость не стала меньше — я был тверд как камень. Внутренний голос все время уверял меня, что она это заслужила, ведь никто другой не потешался надо мной так, как она, что Джун лжет, фальшивая насквозь, лжет и будет лгать, а ее страх перед «потерей» — такая же лживая игра, как и все остальное. Но постепенно внутренний голос становился все тише и в какой-то момент смолк. Как я ни старался, мне не удалось заставить его заговорить снова. Теперь мне было стыдно за трусливое и гнусное молчание. Я понял, что мучаю ее.

Джун просидела четыре, а то и все пять часов у окна, глядя прямо в мои окна и левой рукой машинально царапая правую выше локтя, — должно быть, уже расчесала до крови. И тогда я сдался. Была почти полночь.

Сначала я хотел просто включить свет и встать перед окном, чтобы она меня видела, потом в голову пришла другая идея. Я достал из ящика красный маркер и написал на стене:

ШЕСТОЙ ЭТАЖ СЛЕВА

Включил свет и подошел к компьютеру. Ждал. Потом вдруг вскочил со стула и помчался в спальню. Вытащил из шкафа костюм и переоделся. И снова стал ждать.

Зазвонил домофон. Я нажал на кнопку, не спрашивая, кто там, и открыл дверь. Снова ожидание.

И она вошла. Сначала Джун лишь часто дышала и растирала бедра, потом наклонилась, массируя икры. Преодолеть шесть этажей вниз и шесть вверх на ногах, которые не двигались целый день, — неудивительно, что ей было больно.

Затем Джун выпрямилась и посмотрела на меня.

— Ты был на вечеринке, — тихо произнесла она.

Я кивнул, обошел ее и запер дверь.

— Сядь, — предложил я. — Выпей что-нибудь. Будь как дома.

Она молча продолжала стоять.

Оставив ее одну, я прошел на кухню и принес бутылку вина и два бокала. Джун ходила по комнате.

Усевшись на диван, я откупорил бутылку и разлил вино в бокалы.

— Я использовала тебя, — проговорила она, устроившись в кресле и взяв бокал.

— Посвежее новостей нет?

— Если будешь сдерживать свой сарказм, я попытаюсь не распускать нюни, договорились?

— Постараться, конечно, могу, но результат не гарантирую.

— Это и есть сарказм.

Меня взорвало:

— Джун, не добивай! Я и так почти раздавлен. Трудно ударить меня сильнее, чем это сделала ты. Я имею право на сарказм.

Она едва заметно улыбнулась, но ее большие глаза оставались серьезными. Улыбались только губы.

— Постараться, конечно, могу, но результат не гарантирую.

Ни слова в ответ.

— Неправда только то, что я парализована, а Калим мертв, — сказала она, скользя взглядом по поверхности стола. — Остальное — правда.

Молчание.