Аквариум

– Он эти три дня вообще ни с кем не разговаривал, не ел почти, а только Светку трахал. С утра до вечера – скрип из подсобки. Она уж, бедная, еле ходила и тоже, как будто, так и надо. А на четвертый день все и случилось. Да так быстро, бля… Я в толчок шел, эти там в подсобке скрипели, а дверь открытая. Ну я мельком и глянул. Светка голая на верстаке лежит, голова ко мне свесилась, а Борода сзади там что-то ковыряется. Я уж хотел дальше идти, смотрю, у нее глаза открытые и как бы стеклянные, а из носа – струйка крови течет. Я на месте застыл, и тут Борода голову-то и поднял. Меня будто с кислоты какой резко отпустило, как повязку с глаз сняли! Светка мертвая, а ее Урод жрет! Морда страшная, рот весь кровищей измазан, глаза прямо в мозг мне смотрят. Ну я заорал благим матом и к остальным ломанулся. Пока объяснял че почем, этот в дверь влетает и Чапая с ходу рвет пополам почти! Валуев его схватить пытался, тот ему по лицу и ноге прошелся, да так, что мясо шмотками полетело. Я калаш успел схватить и давай по нему херачить. А он быстрый, скачет по стенам, уворачивается, смеется, падла! Потом обратно в дверь прыгнул и пропал куда-то. Я – к Валуеву, тот живой, но порванный, мама не горюй. Но ничего, встал, оружие взял, со мной пошел. Ходим по Сараю, ищем Урода, с Валуева кровь течет ду́ром просто, смотрим – оружейка закрыта, а он там песни горланит. Мы ему – выходи, сука, а он опять ржет, щас, говорит выйду! И правда вышел. Снарягу нацепил, подсумки, Вал в руках. Дверь распахнул и давай в нас стрелять. Мне бочину прострелил, а великану нашему живот. Хорошо Валуев парень крупный, сильный, он Бороду в охапку одной рукой взял и к выходу с ним побежал. Метра два не успел, рухнул прям перед порогом. Борода поднимается, улыбка до ушей, ручищи по локоть красные, а ты что, Бабушка, говорит, носки не штопаешь? Только хотел ко мне рвануть, я в него весь магазин и выпустил. Его за дверь выбросило, еле успел захлопнуть и засов задвинуть, он с той стороны уже долбит, да так, что стена ходуном ходит. Минут тридцать долбил, орал, потом свалил куда-то. С тех пор почти каждую ночь приходит, долбит, рассказывает мне, как меня жрать будет. Прямо у меня в голове рассказывает…

Бабушка замолчал. Его заметно потряхивало, словно он заново переживал, эти страшные события.

Я тоже опустил затуманившиеся глаза, сказать было нечего. Из памяти на меня смотрели люди. Настоящие. С большой буквы… Хмурый Серега, быдловатый Дядя Миша, простодушный Вова, невозмутимый Леший, деловой Чапай, весело смеющаяся Света, большой, добрый Валуев… Откуда-то снизу который раз начала подниматься, затапливая разум, волна нечеловеческой обреченности и отчаяния.

Настя осторожно и ласково прикоснулась к сознанию, словно легонько пожав руку теплыми пальцами. Стало полегче. На смену меланхолии шли ярость и жажда мщения.

– Валуев-то хоть не долго мучился? – спросил я.

– Нет. – хрипло ответил Бабушка. – Я, когда дверь захлопнул, он уже откинулся. Я, вообще, не знаю, как он смог через весь Сарай этого Урода протащить. Тот же его рвал всю дорогу, живого места не осталось…

– А ты? Борода в тебя из Вала в упор почти шмальнул. Как, вообще, выжил-то?

– Да он вскользь попал, – отмахнулся Бабушка, задирая грязный бушлат и майку. На боку краснел здоровенный, совсем свежий шрам. – Кожу с мясом чуть-чуть содрал, ни печенку, ни ребра не задел. Я остатками бальзама мазал, вон, видишь прошло почти. Ладно, херня! Меня по жизни еще и не так рвали.

Я покачал головой, сжал кулаки. Борода…

– Он когда последний раз приходил?

– Дня два назад где-то. Ночью тоже вроде, если по часам… Да я тут, Егор, сижу, наверх-то почти не вылезаю. День, там ночь, хрен его знает.

– Нету там больше ночей, Бабушка. – вставил я. – Один бесконечный серый день…

– Сначала почти каждую ночь в дверь ломился. – продолжил тот, видимо, не поняв, о чем я. – Я пару раз даже чуть не открыл, он словно прямо в голову залазает и руками управляет. Опомнился в последний момент. Потом поутих маленько. Раз в три дня начал являться. Присосался, собака, как банный лист к жопе… Вобщем, неделю где-то я здесь сидел среди мертвецов, потом решился все-таки. Утром вышел, похоронил, как надо. До темноты горбатился. Бок, сука, горит, а я копаю. Ладно хоть не припрыгал никто, повезло. Закопал глубоко, камней натаскал, сверху насыпал, чтоб этот не разрыл, кресты сколотил…

– Мы видели. – сказала Настя. – Это правильно. Людей надо хоронить по-человечески. Даже здесь…

Бабушка посмотрел на Настю. Во взгляде были очень необычные для его лица теплота и нежность. Словно старый дед, к которому наконец-то приехала любимая внучка.

– Настя. – мечтательно протянул он. – Молодец, Егорка! Такие подарки даже там, где мы жили, редко дарят, а уж здесь… Ты уж береги ее, сынок…

– Стараюсь. – ответил я. Сынок! Да, постарел дед, постарел…

Тот допил остатки кипятка и продолжил.

– А второй раз я вчера наверх вылез. Период же был на днях… Вылез и охренел. Вообще ничего не понял. Магазин, кстати, пустым оказался.