Аквариум

«Дорогой Барри, не сомневаюсь, что после нашей встречи у вас сложилось впечатление, будто я сильная и справляюсь с ситуацией. Когда вы находились здесь, так оно и было. Ваш приезд придал мне сил. Может быть, потому, что я чувствовала ответственность за большую любовь своей дочери или хотела вас утешить, — не знаю, но, кажется, я хотела подать вам пример — убедить, что можно жить дальше. Ради вас и Санди я хотела казаться сильной, и, думаю, мне это удалось. Но теперь я понимаю, что все напрасно. Жаль, что я привязалась к вам и даже в какой-то момент поймала себя на мысли, что вот откуда-то сверху мне послан новый сын. Я не могу этого допустить, так быть не должно. Нет, я не сильная, совсем наоборот — слабая. Я начала бы цепляться за вас, потому что нельзя жить только могилами. И если потусторонний мир существует, лучше уж я буду там, вместе со своими детьми. Пожалуйста, не огорчайтесь, мне сейчас хорошо, а через час станет еще лучше.

Я должна была написать вам, даже зная, что вы меня не поддержите, и рассчитываю на понимание: вы ведь особенный человек. Когда вы были здесь, у меня возникло такое чувство. Да и Санди не смогла бы влюбиться, не будь в вас чего-то такого, что стоит искать всю жизнь. Живите счастливо и простите меня. Благодарю за дружеские чувства ко мне и любовь к моей дочери. Ваша Аннергет.

P.S. Если там мне вдруг предложат поработать ангелом-хранителем, я попрошусь к вам. Достаточно вы страдали. Пора и вам стать счастливым. Передайте от меня привет Флоренции, которая в моей памяти навсегда останется самым красивым городом в мире».

Письмо было написано чернилами, оно так и осталось лежать на столе: бумага покоробилась, буквы во многих местах расплылись от влаги.

Полиция обнаружила труп вечером. Им Аннергет тоже написала. Похороны должны были состояться на следующий день в десять утра.

Очень коротко я сообщил Джун о своих намерениях: «Мне нужно уехать на несколько дней, напишу с дороги. Мои глаза останутся с тобой. Барри». И меньше чем через час я уже снова жал на газ, мчался по окружной дороге. На белом «БМВ».

— Компьютер в номер? — Молодая женщина-регистратор еще помнила меня. Я сказал «да», хотя в данный момент мне не очень хотелось общаться с Джун.

Оставаться в номере я не мог. Вывел машину из подземного гаража и поехал в Штутгарт. Было всего около трех, мне предстояло еще убить всю вторую половину дня и весь вечер.

Вещи я собирал совершенно бездумно. Черный костюм остался в Берлине. Пришлось купить новый, а к нему — белую рубашку и черный галстук. Для Аннергет это, конечно, значения не имеет, но для меня важно.

Я заставил себя пойти в кино, потом поесть, но все равно уже в четверть десятого вернулся в свой номер.

Барри. Мать Шейри покончила с собой.

Имя Джун мигало, то есть она была на связи, но не отвечала.

Барри. Ты слышишь?

Джун. Я рыдаю. Подожди.

Барри. Узнал утром. Она написала мне.

Джун. Боже, сколько на тебя свалилось! Может, уже достаточно?

Барри. Просто хотел сообщить.

Джун. Понимаю.

Барри. Некоторое время меня не будет. Нужно кое-куда съездить. Неотложное дело.

Джун. Не скажешь куда?

Барри. Долго объяснять.

Джун. Напишешь?

Барри. Если найду Интернет-кафе.

Джун. Уснешь?

Барри. Выпив бутылку вина, наверное, усну.

Джун. Я на связи. Если что — пиши.

Барри. Спасибо.

Кто-то из могильщиков прочел «Отче наш». И все. Поверх простого гроба лежали три букета цветов. Я не догадался принести цветы. Гроб опустили в яму. Один из могильщиков кивнул мне, показывая глазами на лопату, лежавшую возле кучи земли у самой ямы. Я взял лопату и бросил на гроб немного земли. Там оказался камешек, который громко стукнул о древесину.

Кроме трех женщин — коллег по работе или соседок — и меня, здесь присутствовала и Лассер-Бандини. Я передал ей лопату, и она тоже набросала немного земли на гроб. В глазах у нее стояли слезы. Я взял лопату у Лассер-Бандини из рук и снова положил возле кучи. Она закрыла лицо руками.

Четверо мужчин, несших гроб, едва заметно кивнули, не понимая, должны ли они пожать нам руки, но, не получив никакого приглашения, пошли прочь по направлению к часовне.

— Я надеялась утешить вас, — произнесла Лассер-Бандини.

Мне захотелось обнять ее за плечи, но меня это только еще сильнее расстроило. Она не отреагировала. И все же я не убрал руку, некоторое время мы так и стояли, потом она принялась копаться в своей сумочке в поисках платка. Две из трех женщин, пришедших к могиле, повернулись и пошли к выходу. Третья украдкой перекрестилась и с любопытством оглянулась, прежде чем последовать за подругами.

— Спасибо, что его не притащили, — проговорил я.

— Со вчерашнего дня он лежит в психиатрической больнице. Это его доконало.

Я не сказал того, что собирался: «Мне не жаль его». Она поняла, о чем я думаю. Бросила на меня быстрый взгляд, комкая в руке мокрый бумажный платок, словно потом собиралась его разгладить и использовать еще раз.

— Не знаю, что и сказать, — произнес я.

Она провела ладонями по лицу, вискам, волосам и снова посмотрела на меня.

— У каждого свой путь, — произнесла она.