Аквариум (сборник)

Такой уж, видимо, выдался нынче день, что Балицкого бросало то в жар, то в холод. Но сейчас он просто пылал, как больной с высокой температурой, и пот капал, капал, капал, стекая по лицу, на цементный пол… А он даже обтереть его не мог, так как руки его были заняты этим самым «нечто», да он и не особенно обращал внимание – не до того…

Предмет, повергший его в такое горячечное состояние, был всего лишь журналом. И теперь Артем, неловко изогнушись, нахмуренно перелистывал яркие глянцевые страницы, выскальзывавшие из повлажневших пальцев и плотно ложившиеся друг на друга. Кажется, он даже забыл, где находится и зачем пришел. Мелькали перед глазами смуглые обнаженные и полуобнаженные (что, впрочем, ничуть не скрывало) тела, и все было столь явственно и настолько бросалось в глаза, что как бы и не видеть было невозможно, а уж тем более оторваться.

Руки, плечи, спины, бедра, груди, ягодицы, ноги и прочее – все было сдобно и округло, все сплеталось и переплеталось, наползало друг на друга и вдруг распахивалось в какой-то совершенно невозможной, пронзительной открытости. Все здесь было какое-то самодовлеющее: орган – орган, член – член, а не фаллический символ. Аж на всю страницу! В цвете, в вожделении, отдаваемый и принимаемый, полу– и целиком, дикий и разъяренный, как тигр, или прирученный и послушно тянущийся туда, куда его манили и тянули, на фоне и без фона, но чаще на фоне – золотисто-розово-нежно-округлом, и это золотисто-розово-нежно-округлое, в мягко-вкрадчивых, влекущих изгибах и выемках – бесстыдно раскрывалось в самом заповедном, сокровенном, тайном, запретном, омерзительном, магнетическом – до содрогания.

Бр-р-р-р!..

Тут все было доступно зрению – просто по-садистски, Артем готов был расплакаться. И непонятно было, то ли пот, то ли действительно слезы текут по лицу. Несколько капель упали на золотисто-розовую страницу, смочив горячей влагой непритворного человеческого потрясения.

Да, это был всего лишь порнографический журнал, заграничный, цветной, на превосходной глянцевой бумаге, самый что ни на есть настоящий. И буквы в нем были не русские, и адское пламя полыхало в нем, именуемое на великом и могучем – любострастием, любосластием, любодеянием, любонеистовством… И соитие будто бы (а на самом деле?) человеческое, самоупоенное в своей призывной дерзости (делай как мы, делай лучше нас!).

Артем, задетый этим пламенем, горел и плавился, переворачивая страницу за страницей, обжигаемый каждой новой позой и новой неприкрытостью. Не мальчик уже, он плакал сейчас солеными горючими слезами – словно только что потерял невинность. Он обливался жарким и столь же соленым, как слезы, потом, перестав отличать возвышающее, праведное страдание, отказывающееся принять это, от унизительной и не менее мучительной похоти, которая пронизывала его тело с гудящей головы до одеревеневших в неудобной позе ног и поясницы.

Летели искры. Пахло серой.

Сгорал Артем…

СГОВОР

В таком состоянии, действительно шоковом, Артем и был застигнут, можно сказать, врасплох Софьей Игнатьевной. Да и где ему, оглушенному, с пеленой и смугло-золотистыми округлостями перед глазами, при всей его осторожности, было заметить?

А когда заметил, вернее, услышал – было поздно.

Она стояла рядом, совсем близко. Может, и не успела еще разглядеть, что Артем держит в руках, а если все-таки разглядела? Нужно было как-то выходить из неловкого положения, а достойно выйти из него можно было, только посвятив ее в суть разысканий. Полуобернувшись, Артем смущенно улыбнулся (насколько смог) и глухо пробормотал:

– Все-таки я был прав, когда говорил, что наши ребятки продвинутые во всех отношениях. – Артем протянул ей журнал: – Как тебе это?

Софья Игнатьевна осторожно приняла, с недоумением на лице, и тут же густо зарделась, бегло перелистнув.

– Какая гадость! – брезгливо почти отбросила его обратно Артему. – Откуда это?

– Отсюда, – Артем кивнул на бордовую спортивную сумку с импортной этикеткой.

– И чье это? – лицо Софьи Игнатьевны пылало.

– Точно не знаю, – сказал Артем. – Кажется, Васильева.

– Так, только сексуальных маньяков нам не хватало, – мрачно проговорила Софья Игнатьевна. – А как это попало к вам? – Тут она подозрительно воззрилась на все еще не остывшего Артема.

– К «тебе», Софья, к «тебе»… Мы же договорились, – как можно мягче поправил Артем.

– Хорошо, к тебе… – Голос ее был по-прежнему строг, словно перед ней был не будущее археологическое светило, а нашкодивший и отпирающийся школьник.

Артему впору было обидеться – снова его третировали.

Все-таки зануда она была, свойство малоприятное даже при всех прочих достоинствах, а особенно не нравились Артему прокурорские нотки. Но что делать – ситуация выходила слишком уж щепетильная. Нужно было объясниться.

– Понимаешь, Софья, – доверительно начал Артем, одновременно запихивая журнал обратно в сумку. – Тут такая история…