Аквариумная любовь

— Нет! — ору я. — Не давай ей трубку! Скажи лучше, что тебе привезти…

— Да не надо ничего…

— Придумай что-нибудь.

— Ну… есть такой плакат, там еще Фрэнк Заппа в дерьме. Я видел в одном иностранном журнале. Вот его, если найдешь.

— Ладно.

Сеппо был барабанщиком в одной местной группе и даже как-то написал песню: «Теуво боится, что его смоет в канализацию…» Но потом группа распалась. Как сказал Сеппо, «из-за внутренних разногласий».

— Подожди, мать тебе хочет что-то сказать.

До меня доносится какой-то грохот.

— Привет, это мама. Ты откуда звонишь?

— Из Лиссабона. Слушай, мам, я не могу долго говорить, дорого.

— Из Лиссабона? С кем это ты там?

— С одним парнем.

— У тебя есть парень? Ты не рассказывала. И чем он занимается?

— Юрист, — почему-то соврала я.

— Юрист, говоришь? Хорошая профессия.

— Ну все, давай, скоро увидимся…

Я вешаю трубку. Настроение опять на нуле.

Переодеваясь в гостинице, замечаю в зеркале, что у меня большие синяки на ляжках и на спине. Это радует.

В детстве я иногда уходила в предбанник, закрывалась там на защелку, а потом долго щипала и кусала себя. Мне хотелось, чтобы на коже остались следы — конечно, там, где бы их никто не увидел. Иногда мне это удавалось. Я рассматривала синяки в зеркало и представляла, что это следы от объятий мужчины.

Йоуни вернулся поздно вечером, резко открыл дверь и завалился на кровать.

— Не день, а черт знает что! Полная жопа! Я ни хрена не понял в объяснениях этих португальских рабочих, а их финский начальник отказался переводить, только слонялся по офису и потягивал кофе. В конце концов я так запутался, что когда они мне что-то лопотали, я только улыбался, как тюлень, и бормотал «yes, yes». Все, пошли все на хер, пора менять профессию!

Он еще полчаса провалялся не раздеваясь и все говорил и говорил. О том, какая это адская работа, где надо постоянно улыбаться всем законченным идиотам и быть внимательным и вежливым. О том, как он чертовски устал и что у него ничего не получается, а надо быть без конца в движении, постоянно в курсе событий. О том, что он всегда хотел заниматься чем-то более творческим и более независимым, например, написать роман, и что ему не хватает на это таланта.

— Да всего у тебя хватает! — успокаивала я его и ласково гладила по голове.

— Бедный я, несчастный… — отозвался Йоуни.

Мы пошли перекусить в старую часть города. Она была похожа на трущобы: узкие переулки, бельевые веревки, темные каморки, грязные ребятишки. Вниз по улице полз, дребезжа, старый помятый трамвай.

Мы зашли в маленький ресторанчик и заказали рыбу-меч и вино. Длинные столы, посетители плечом к плечу. Крикливые официанты. Исполнитель фадо с мрачным взором, на которого никто не обращает внимания.

— Невероятно, — повторял Йоуни. — Раз — и ты за границей. Когда я был маленьким, мы всегда отдыхали только в Финляндии. Горные курорты там всякие. Помню, мама целый год жужжала: скоро, дети, мы поедем в ремесленный музей в Турку, посмотрите, как люди жили в старину. Как же мы обломались! Там были такие крохотные домишки, а в них пенсионеры в ночных колпаках, которые сидели за прялками или лепили фигурки из глины — вроде как древние жители за своими повседневными занятиями. Так они даже бровью не повели, когда мы вошли! Вообще ноль реакции.

Я мечтательно улыбалась и перебирала на шее тяжелые жемчужные бусы, купленные днем. Йоуни внимательно смотрел на меня.

— Ты для меня слишком красивая, — сказал он.

— Чего это ты вдруг?

Перед нами поставили тарелки с дымящейся рыбой. Рыбины лежали в ряд пузом кверху, рты у них были раскрыты.

Йоуни посмотрел на свою тарелку.

— Я хочу домой, — сказал он.

Йоуни закрывает дверь на ключ, сбрасывает с себя пиджак и рубашку. Он подходит к окну, облокачивается на него и замирает. Потом поднимает глаза к потолку, переводит взгляд на металлический карниз — и вдруг вырывает его из стены и поворачивается ко мне.

Он смотрит на меня исподлобья и улыбается так, как улыбаются мужчины из моих снов. Так, словно он ни во что меня не ставит.

Он шагает ко мне и протягивает мне карниз.

— Трахни его, — приказывает мне он и садится в кресло.

На конце перекладины — набалдашник, похожий на заостренную лампочку. Я беру его в руки и начинаю медленно гладить, внимательно наблюдая за Йоуни. Ржавая поверхность царапает кожу. Йоуни закуривает, делает затяжку и кладет зажигалку на журнальный столик.

— Трахни его.

Я чувствую, как это меня заводит.

Я зажимаю карниз в руке, опускаюсь на одеяло и мастурбирую.

Ледяное прикосновение металла обжигает разгоряченную плоть.

Йоуни сидит в кресле и наблюдает за мной.

Я закрываю глаза.

Темная чердачная комната. По всему полу разбросаны старые вещи, игрушки, в углу стоит школьная парта. Я, обнаженная, сижу за партой, прижимаясь щекой к ее прохладной поверхности. Грудь болит, живот распух от крови. На стене сбивчиво тикают часы.

Шаги на лестнице. Дверь открывается. В комнату входит мужчина.