Аль Капоне: Порядок вне закона

«Вы имеете право на еду, одежду, кров и медицинское обслуживание. Всё полученное сверх этого — привилегия», — было написано в правилах, с которыми заключённых ознакомили сразу по прибытии. Капоне попросил разрешения ссужать других заключённых деньгами и посылать переводы их родственникам — комендант запретил: нельзя позволить ему завоевать лидерство своими щедротами. (Все заключённые получали десять долларов в месяц, которые могли потратить по своему усмотрению). Капоне захотел купить музыкальные инструменты для оркестра — ему позволили приобрести инструмент только для себя. Капоне вздумал написать адвокату — его предупредили, что адвокат должен иметь отношение к тому судебному процессу, который привёл его сюда.

Когда другие зэки (а среди них были и «паханы») увидели, что для Капоне исключений не делают, его акции резко упали; «Снорки» стали осыпать насмешками. Сначала Аля боялись, поскольку его внушительная фигура (к моменту прибытия в Алькатрас он весил около 120 килограммов) соответствовала его репутации жестокого убийцы, а суд над ним считали фарсом, затеянным с целью избежать наказания за «настоящие» преступления. Но потом сформировались «клики» (из бывших членов банды Келли и Баркера, из бутлегеров Страшного Туи), и Капоне остался в меньшинстве — да что там, почти что один против всех. Тем не менее он не сломался и, когда прошло напряжение первых дней, связанное со сменой привычного режима, постепенно втянулся в тюремную жизнь, работал и вёл себя «нормально».

Кстати говоря, заключённый номер 117, Келли-Автомат, сначала тоже набивал себе цену, похваляясь ограблениями и убийствами, которых не совершал. Когда стало ясно, что он «гонит», ему дали презрительную кличку Келли-Пугач. Он довольно быстро превратился в образцового заключённого, был служкой в тюремной часовне, работал в прачечной, как и Капоне, и «не возникал». По воспоминаниям Джонстона, получая письма от родных, Келли впадал в депрессию, но исправно писал им.

Заключённые имели право отправлять одно (позже — два) письмо в неделю, только ближайшим родственникам; перед отправкой письма перлюстрировали. Дополнительное письмо разрешалось отправить в День матери; на Рождество — четыре открытки. Письма от родных не только вскрывали, но и перепечатывали на машинке, а уже эту машинописную копию вручали адресату; таким образом тюремное начальство могло быть уверено, что заключённый не получит никакого тайного послания, написанного между строк симпатическими чернилами или зашифрованного путём особого расположения строк или выделенных букв. Чувства людей, лишённых возможности видеть знакомый почерк и держать в руках листок бумаги, хранящий запах духов любимой женщины или следы её слёз, в расчёт не принимались.

Любимая женщина была не у каждого. Например, жена Роя Гарднера, заключённого номер ПО, развелась с ним, когда его перевели в Алькатрас, и оборвала все связи, чтобы его чёрная репутация не изгадила жизнь ни ей самой, ни их дочери. Гарднер снискал славу самого опасного преступника, когда Капоне ещё только делал первые шаги в «бизнесе» под руководством Джона Торрио. Занимался он в основном нападением на поезда, перевозившие ценности; сумма награбленного оценивалась в 350 тысяч долларов. Его ловили, судили, сажали — он сбегал, даже из тюрьмы на острове Макнил в штате Вашингтон. В 1925 году его перевели в тюрьму Атланты, и на следующий же год он выкопал туннель под стеной, подпилил решётку в обувной мастерской, но в конце концов в 1927 году возглавил бунт заключённых и вооружённую попытку побега, взяв в заложники капитана и двух охранников под угрозой двух револьверов. Попытка сорвалась, Гарднера посадили в одиночку на 20 месяцев, после чего он попал в психбольницу, объявил голодовку, грозил самоубийством. В 1930 году его перевели в Ливенворт, а в 1934-м — в Алькатрас. Всё познаётся в сравнении. Алю Капоне многие могли позавидовать: молодой, здоровый, сидеть недолго и любим.

Заключённые могли получать семь писем в неделю и сколько угодно открыток на Рождество, Пасху, День отца и день рождения. Мэй писала Алю каждый день: ни слова о делах, материальном положении, жизни во внешнем мире — только о семье и тёплых чувствах; при этом она пользовалась случаем высказать свою позицию тем, кто будет читать чужую переписку. Вот одно из её писем, отправленное 15 апреля 1937 года:

«Мой дорогой муж!

Сейчас половина четвёртого. Браун только что вернулся домой вместе с Джоан, но Сонни остался в школе, чтобы поиграть в гандбол. Браун сходит за ним позже. У него всё хорошо, дорогой, и учится он очень неплохо.