Алая буква

Не спуская с мужчины испуганного взгляда, Эстер оттолкнула протянутую им кружку.

– Ты хочешь отомстить невинному младенцу? – прошептала она.

– Глупая женщина! – холодно ответил он. – Зачем мне вредить жалкому незаконнорожденному младенцу? Лекарство целительно, и будь ребенок моим, я не мог бы дать ему ничего лучшего.

Эстер, почти утратившая способность здраво рассуждать, все еще колебалась, тогда он сам взял ребенка на руки и по капле влил ему в рот лекарство. Оно вскоре подействовало, полностью оправдав слова врача. Малышка замолчала, судорожные подергивания ее ручек и ножек прекратились, и вскоре она погрузилась в глубокий, освежающий сон. После этого врач – он по праву мог так себя называть – занялся матерью. Спокойно и внимательно сосчитал он ее пульс, заглянул в глаза, – и от этого хорошо знакомого взгляда, сейчас столь холодного и непроницаемого, ее сердце невольно сжалось. Наконец, удовлетворенный осмотром, он принялся готовить новое лекарство.

– Я не знаю панацеи от всех недугов и напастей, – промолвил он, – но у дикарей я перенял множество новых средств, и вот одно из них. Секрет этого состава мне открыл один индеец в благодарность за то, что я поделился с ним рецептами, известными еще со времен Парацельса. Выпей безбоязненно! Разумеется, чистая совесть успокоила бы тебя лучше, но у меня ее нет для тебя. Это лекарство смирит бушующий в тебе хаос чувств, как масло смиряет морские волны.

Он протянул Эстер кружку, и та взяла ее, глядя в глаза врача долгим проникновенным взглядом, не столько испуганным, сколько недоуменным и вопрошающим. Потом она взглянула на задремавшую девочку.

– Я думала о смерти, звала ее, я даже молилась бы о ней, если б такой, как я, пристало молиться. И все-таки, если в этом снадобье – смерть, подумай хорошенько, прежде чем я его выпью. Видишь – я уже поднесла ее к губам!

– Пей без колебаний! – по-прежнему невозмутимо ответил мужчина. – Неужели ты так плохо знаешь меня, Эстер Прин? Разве я способен руководствоваться столь мелочными намерениями? Если б даже я и вынашивал план мести, то разве не лучшей местью было бы оставить тебя в живых – чтобы этот жгучий позор продолжал пылать у тебя на груди?

Он дотронулся сухим пальцем до алой буквы, и она опалила Эстер, словно внезапно раскалилась докрасна. Заметив невольное движение женщины, он улыбнулся.

– Живи же, и пусть твой приговор всегда будет написан на тебе, пусть его читают мужчины и женщины, пусть читает тот, кого ты называла своим супругом, пусть читает и вот этот ребенок! И чтобы ты имела силы жить, прими мое лекарство!

Больше не возражая и не медля, Эстер выпила снадобье и, повинуясь жесту врача, присела на край кровати, где спала девочка, тогда как он придвинул себе единственный стул. При виде этих приготовлений она вздрогнула, ибо поняла, что, исполнив долг человеколюбия и облегчив ее физические страдания, сейчас он обратится к ней как человек, которого она смертельно оскорбила.

– Эстер, – начал он, – я не буду спрашивать тебя, как и почему ты скатилась в эту пропасть, вернее, взошла на позорный эшафот, где я тебя и увидел. Причину легко установить. Она – в моем безумии и в твоей слабости. Стоило ли мне, книжному червю, человеку мысли, достигшему преклонных лет и отдавшему лучшие годы ненасытной жажде познания, притязать на твою молодость и красоту? Как мог я, калека от рождения, льстить себе надеждой, что духовные богатства скроют от глаз юной девушки телесное уродство! Меня считают умудренным и опытным человеком. Но если бы мудрецы были проницательны в собственных делах, я мог бы все это предвидеть с самого начала. Выйдя из бесконечных лесов и вступив в этот населенный христианами поселок, я заранее знал бы, что глаза мои первым делом увидят тебя, Эстер Прин, выставленную на всеобщее поругание. Нет: уже в ту минуту, когда мы, венчанные супруги, спускались по церковным ступеням, я мог бы различить зловещий огонь алой буквы, пылающий в конце нашего пути.

– Ты знаешь, что я была честна с тобой, – сказала Эстер, ощутив невыносимую боль от этого хладнокровного удара. – Я не любила тебя и не притворялась любящей.

– Твоя правда, – отозвался он. – Я был безумцем, и признаю это. Но до встречи с тобой жизнь моя не имела цели. Мир был таким безрадостным! В моем сердце хватило бы места для многих друзей, но там царили холод и одиночество, не горел огонь домашнего очага. Я стремился разжечь его! И хотя я стар и уродлив, мне не казалось безумием мечтать о том, что и меня где-то ждет простое человеческое счастье, доступное всем остальным. И я принял тебя в свое сердце, Эстер, в самый сокровенный его уголок, и старался согреть тебя тем теплом, которое ты сама и породила.

– Я причинила тебе много зла, – прошептала Эстер.

– Мы оба причинили друг другу зло, – продолжал он. – И я первым начал это, когда вовлек твою цветущую юность в противоестественный союз с моим увяданием. Поэтому, как человек, который всю жизнь не впустую думал и размышлял, я не хочу мести. Мы с тобой в расчете. Но, Эстер, на свете живет человек, который причинил зло нам обоим. Кто он?