Алая буква

– Не желает говорить… – пробормотал мистер Димсдейл. Перегнувшись через перила и прижав руку к сердцу, он с волнением ждал ответа женщины, и теперь сделал шаг назад, испустив тяжелый вздох. – Поистине поразительно, сколько сил и великодушия может заключать в себе женская натура! Не желает говорить.

Почуяв безвыходность положения при таком состоянии ума несчастной преступницы, старший из священников, готовый к подобному развитию событий, обратился к толпе с пространной речью о грехе в разных его обличьях и ипостасях, то и дело возвращаясь к позорному буквенному клейму, его смыслу и цели. Он так ярко живописал его, так долго, с час или более, округлые и громогласные периоды его речи, проносясь над головами, проникали в самую душу каждому и охватывали воображение многих с такой силой, что возникали уже видения самого ужасного свойства, а алый цвет позорного клейма начинал казаться едва ли не порождением адского пламени.

Между тем Эстер Принн оставалась на своем пьедестале позора, сверкая глазами, но всем видом своим выказывая безразличие. В это утро она вынесла все, что только способна вынести природа человеческая; поскольку не в ее характере была привычка избегать страданий, падая в обморок, душа ее могла укрыться, лишь спрятавшись под тяжким и грубым панцирем безразличия, в то время как все физические функции ее организма, оставаясь незатронутыми, действовали в полную силу. В этом состоянии неумолимо грохочущий голос священника не достигал ее ушей. Она пыталась успокоить ребенка, под конец ее мучительного испытания оглашавшего все вокруг жалобным плачем; делала она это механически, по-видимому, нисколько не сочувствуя ребенку. Все с той же неумолимой суровостью ее препроводили в узилище, и она скрылась из глаз за окованной железом дверью под перешептыванья тех, кто углядел яркий отсвет, которым на секунду озарила темный тюремный коридор сиявшая на ее груди алая буква.

Глава 4 Разговор

По возвращении Эстер Принн в тюрьму, она, как это было замечено, впала в состояние необычного беспокойства и возбуждения, чем заставила тюремщиков следить за ней с особой бдительностью, на случай, если ей вздумается лишить себя жизни или она сгоряча, в припадке безумия, так или иначе повредит ребенку. Поскольку с приближением ночи стало окончательно ясно, что все попытки утихомирить ее уговорами и угрозами тщетны, тюремщик мистер Бракет решил пригласить к ней доктора.

Последнего молва считала весьма искусным во всех видах врачевания, принятых христианским миром, а сверх того, перенявшим у дикарей их науку лечить с помощью целебных лесных трав и кореньев. Надо признать, что совет опытного лекаря в данном случае был и вправду нужен – и не только в отношении Эстер, но и ее младенца, который вместе с материнским молоком, казалось, напитался и ее тревогой, тоской и отчаянием. Ребенок корчился от боли, словно маленькое его тельце являлось воплощением того страдания, которое в этот день пришлось на долю его матери.

Вслед за тюремщиком в мрачный застенок вошел тот приметной наружности человек, чье появление в толпе так приковало к себе внимание носительницы алой буквы. Он был помещен в тюрьму не как подозреваемый в каком-либо преступлении, но потому что в ней властям было всего сподручнее его держать, пока шли переговоры с индейскими старейшинами о выкупе за него. Звался этот человек Роджером Чиллингвортом. Впустив его в камеру, тюремщик на мгновение задержался в ней, приятно удивленный вдруг наступившей тишиной, потому что, едва увидев этого человека, Эстер Принн совершенно замерла, притом что младенец все еще продолжал плакать.

– Окажи милость, дружище, оставь меня наедине с пациентом, – сказал доктор. – Уверяю тебя, почтеннейший, что сумею внести покой в сей дом и сделать так, чтоб Эстер Принн отныне стала более послушной и покладистой.

– Ну, – отвечал мистер Бракет, – если вы, ваша милость, сумеете этого добиться, я признаю в вас великого и искусного лекаря. По правде сказать, женщина эта мечется как одержимая, и я уже был готов взяться за плеть, чтобы изгнать из нее дьявола!

Незнакомец вошел в камеру с невозмутимым видом, свойственным людям той профессии, к которой, отрекомендовавшись, себя причислил. Вид этот он сохранил и когда тюремщик ушел, оставив его с глазу на глаз с той, чей взгляд, прикованный к нему в толпе, свидетельствовал о близком их знакомстве. Первой заботой его стала лежавшая на тюремной койке малышка, чьи громкие крики заставляли врача отложить все другое и незамедлительно заняться ею. Он внимательнейшим образом осмотрел ее и затем извлек из-под плаща и раскрыл кожаный саквояж. Внутри оказались какие-то снадобья, одно из которых он размешал в чашке воды.