Алая буква

– Эстер Принн, – возгласил губернатор, вперив свой неизменно строгий взгляд в женщину с алой буквой на груди, – в последнее время нас занимает один вопрос, касающийся тебя. Обсуждению подлежит следующее: по совести ли мы, люди влиятельные и с положением, поступаем, доверяя бессмертную душу твоего ребенка воспитанию и руководству женщины оступившейся, падшей, оказавшейся в бездне греха и соблазна. Скажи же ты, мать этого ребенка: не полагаешь ли ты, что для блага твоей малышки здесь на земле и для вечного блаженства души ее было бы лучше изъять ее у тебя и, пристойно одев, воспитать в строгих правилах благочестия, преподав ей истины божеского и человеческого закона. Что можешь в этом смысле предоставить ей ты?

– Могу обучить мою маленькую Перл тому, чему научило меня вот это! – отвечала Эстер, коснувшись алого знака на груди.

– Это знак твоего позора, женщина, – возразил суровый служитель закона, – и именно из-за пятна греха, о котором вопиет эта буква, мы и собираемся изъять ребенка из рук твоих!

– И все же, – спокойно, но побледнев как полотно, произнесла женщина, – знак этот преподал мне уроки, как и продолжает делать каждый день и час, и даже в эту минуту. Для меня уроки эти бесполезны, но дочь от них может стать мудрее и лучше.

– Будем действовать осмотрительно, – заметил Беллингем, – и хорошо продумывать наши шаги. Достопочтенный отец Уилсон, я прошу вас проэкзаменовать эту Перл – если уж таково ее имя, – чтобы выяснить, в должной ли мере получает она соответствующее ее возрасту христианское воспитание.

Старый пастор уселся в кресло и хотел было притянуть к себе Перл, поставив между колен. Но девочка, не привыкшая к чужим прикосновениям, ринулась к открытой двери и через секунду стояла уже на верхней ступеньке – похожая на диковинную тропическую птичку в ярком оперении – вот-вот вспорхнет и исчезнет в вышине.

Мистер Уилсон, немало удивленный таким резким проявлением неприязни со стороны девочки, ибо по-стариковски добродушного пастора дети обычно воспринимали с симпатией, все же попытался начать экзамен.

– Перл, – с большой важностью произнес он, – тебе следует проявлять усердие в учении, чтобы в должный срок и в душе твоей засиял бесценный жемчуг. Скажи мне, дитя, известно ли тебе, кто тебя создал?

Разумеется, ответ на этот вопрос Перл был отлично известен, ибо Эстер Принн, дочь набожных родителей, едва поведав девочке о Небесном ее Отце, сразу же принялась просвещать ее, открывая основы и догматы веры, которые ум человеческий, на какой бы стадии зрелости и развития он ни находился, всегда впитывает в себя с жадностью и любопытством. В результате Перл могла показать успехи для трехлетнего ребенка значительные, показав свое знание и новоанглийского букваря, и первого столбца Вестминстерского катехизиса, хотя прославленных этих книг она никогда и в глаза не видывала. Но дух противоречия, в какой-то степени свойственный всем детям и вдесятеро больше свойственный Перл, сейчас, казалось бы в самый неподходящий момент, взыграл в ней, понуждая либо упрямо сжимать губы, либо начать молоть чепуху. Сперва она стояла, сунув палец в рот, и на вопрос доброго пастыря отвечала молчанием, а потом вдруг выпалила, что ее вообще никто не создавал, а мама сорвала с куста шиповника, что рос возле тюремной двери.

Возможно, фантазию эту девочке подсказали и розовый куст, которым она любовалась, стоя у губернаторского окна, а также куст шиповника, росший возле тюрьмы, мимо которого они проходили, направляясь к дому губернатора.

Старый Роджер Чиллингворт с улыбкой шепнул что-то на ухо молодому священнику. Эстер Принн взглянула на медицинское светило и даже в эту решающую минуту, когда судьба ее висела на волоске, не могла не поразиться ужасным переменам в чертах, столь ей знакомых, – тому, насколько уродливее он стал, насколько сильнее скрючилась фигура, каким землистым стало его лицо. На секунду взгляды их встретились, и тут же она отвела глаза.

– Ужасно! – воскликнул губернатор, не сразу придя в себя от изумления, в которое повергла его Перл своим нелепым ответом. – В три года ребенок не знает, кто его создал! Без сомнения, точно так же не ведает она ничего и о душе своей, о том, в каком прискорбном состоянии пребывает она сейчас, и о печальной ее участи в будущем.

Схватив Перл, Эстер прижала ее к груди, с вызовом и чуть ли не яростью глядя в глаза старого пуританского законника. Одинокая и отвергнутая миром, свято хранившая единственное свое сокровище, которое только и давало силы ей жить, она готова была противостоять всему миру, защищать его даже ценою собственной жизни.

– Господь подарил мне дитя! – вскричала она. – Он дал мне ее взамен всего, что было у меня отнято вами! Она мое счастье! Не меньшее, чем му́ка, которую она в себе несет! Перл – моя опора в жизни, и она же мое наказание. Разве не видите вы, что и она тоже алая буква, но буква, которую я люблю, и потому способная карать меня за мой грех в миллион раз сильнее! Вы не отнимете ее у меня! Лучше смерть!