Алая буква

После только что описанного случая общение священника и врача, внешне никак не изменившееся, в действительности приобрело несколько иной характер и уже не было таким, как прежде. Роджеру Чиллингворту путь, ему предстоявший, теперь виделся достаточно простым и ясным, и путь этот отличался от того, каким доктор воображал его ранее. Спокойный, ласковый в обращении, сдержанный мистер Чиллингворт на самом деле, как мы со страхом подозревали, таил в душе бездну зла. Зло это лежало тихо и не давало о себе знать, но сейчас оно встрепенулось, заставив несчастного старика замыслить месть, какой еще ни один смертный не мстил злейшему своему врагу. Превратиться в единственного задушевного друга, человека, которому одному можно поверять все свои страхи, муки совести, слабые попытки раскаяния, былые грехи, возвращающиеся потоком воспоминаний, которые никак не вытравить из памяти! И все эти страдания преступной души, сокрытые от мира, щедрое сердце которого, сокрушаясь, все же сумело бы простить, откроются теперь ему, безжалостному и непрощающему! И только этот излитый на него темный поток может стать его сокровищем, единственным, что способно утолить его жажду мести.

Застенчивый и чуткий священник был сдержан и тем препятствовал осуществлению плана. Однако Провидение, использующее и мстителя, и жертву по-своему и для своих каких-то неведомых целей, подчас прощающее там, где следовало бы карать особенно жестоко, на этот раз определило такой ход вещей, который доктора, лелеявшего свой ужасный план, удовлетворил, и удовлетворил вполне. Старику было даровано то, что он мог бы даже посчитать откровением. Для выполнения задуманного доктору было не важно, откуда оно – ниспослано ли небом или исходит из совсем иных областей, но с его помощью в дальнейшем общении с мистером Димсдейлом последний ясно виделся доктору не просто как физический объект, так же ясно видел он и его душу, различая каждое ее движение. Доктор становился теперь не только наблюдателем, зрителем, но и главным действующим лицом драмы, разыгрываемой в душе несчастного священника. Доктор получил возможность играть на струнах этой души. Ударить ли по ним, вызвав дрожь немыслимого страдания? Жертва теперь навеки в его власти, надо только знать главную педаль, приводящую в движение пыточную машину, и доктору отлично известно, где эта педаль. Может, ошеломить его, сковать мгновенным ужасом? Как по мановению волшебной палочки, вырастал кошмарный призрак – один, другой, тысяча призраков разнообразных форм и видов – призрак смерти, и еще более страшный – позора, и все они толпились вокруг священника, тыча пальцами ему в грудь!

Все это делалось так тонко, что священник, хотя его и не оставляло неясное подозрение, что рядом с ним притаилось какое-то зло и не сводит с него глаз, не мог догадаться, что это за зло и в чем оно состоит. Правда, порою он оглядывал с сомнением, ужасом и даже с какой-то горькой ненавистью уродливую фигуру старого доктора. Все его движения, походка, седая борода, все, даже самые обыденные и незначительные его поступки, даже его платье, вдруг начинали казаться Димсдейлу отвратительными и вызывали у него невольное чувство глубокой неприязни. В чувстве этом даже себе самому он не хотел признаться, и так как причин для подобного недоверия и даже отвращения мистер Димсдейл не видел, он объяснял дурные свои предчувствия тем ядом, каким отравляла его сердце засевшая в нем болезнь. Он заставлял себя не обращать внимания на возникшую антипатию к доктору и, вместо того чтобы положиться на интуицию и прислушаться к внутреннему голосу, старался искоренить в себе все подозрения. И, хоть это и оказывалось невозможным, он почитал своим долгом продолжать эти отношения, внешне по-прежнему дружеские, предоставляя тем самым все новые и новые возможности оттачивать свой план мести доктору – этому заблудшему мстителю, еще более несчастному, чем несчастная его жертва.