Алая буква

Страдая телесным недугом, мучаясь душевной травмой, беззащитный перед происками злейшего своего врага, преподобный мистер Димсдейл приобрел в это время громкую славу, достигнув больших успехов на избранном им духовном поприще. Славу эту он в немалой степени завоевал благодаря своим страданиям, ведь нравственная его чуткость, способность испытывать и передавать эмоции необычайно развились в нем из-за неослабных, день за днем, и мучительных укоров совести. Популярность его, как молодого священника, еще только росла, но уже затмевала устоявшиеся репутации многих его собратьев по призванию, в том числе и самых видных, посвятивших освоению богословской премудрости больше лет, чем мистер Димсдейл прожил на этом свете, и потому, вполне вероятно, обладавших ученостью более глубокой, нежели наш юный герой. Среди пастырей были люди, наделенные умом большой проницательности и силы, умом непреклонным и крепким, как железо или же гранит, что в сочетании с должной мерой доктринерства и создает тип в высшей степени почтенного, хоть и не очень приятного священнослужителя. Встречались и другие служители Господа – обладавшие истинной святостью люди, взрастившие и воспитавшие ум свой неустанным и кропотливым трудом – чтением книг, неспешными и терпеливыми размышлениями; духовное общение с миром лучшим и высшим – дар такого общения они получили в награду за чистоту помыслов и жизни – делало и их самих существами как бы уже и не совсем земными, хотя пока еще и в смертной, плотской оболочке. Не хватило им только одного – дара, некогда ниспосланного избранным в Троицын день в виде огненных языков, символизировавших, как нам думается, не столько способность говорить на чужих, неведомых наречиях, сколько умение говорить сердцем, а значит, возможность обратиться ко всем людям на земле и речью своей проникнуть в их сердца. Наши же святые отцы, во всем другом подобные апостолам, были лишены последнего и самого редкого из даров, которым Небо подтверждает пасторское призвание, – дара пламенного красноречия. Напрасно стали бы они пытаться – если б зародилась в них такая мечта – выразить высочайшие истины посредством обыденных скудных слов и образов. Речь их звучала бы невнятно: с высот, где витают эти люди, в земные сердца голосам их не проникнуть.

Надо сказать, что многие черты характера мистера Димсдейла сближали его с людьми такого рода, от природы вовсе ему не чуждыми. Он мог бы подняться к вершинам веры и святости, не препятствуй этому груз преступления и страданий, под тяжестью которого он вынужден был сгибаться и замедлять шаги. Груз этот тяготил его, придавливая к земле, низводя до уровня ничтожнейших из ничтожных, его, одаренного духовным богатством, человека, чей голос, сложись все иначе, доносился бы до ангелов небесных и они откликались бы ему. Но этот же груз научил его сочувствию грешным собратьям человеческим, сочувствию столь пылкому и искреннему, что сердце его начинало биться с ними в унисон, а боль их, смешавшись с его болью, пронзала тысячи сердец, изливаясь в горестных потоках неодолимо убедительного красноречия. Поражая убедительностью, красноречие его вызывало подчас трепет ужаса. Люди не могли постигнуть силы, повергающей их в этот трепет. Они провозгласили молодого священника чудом святости, воображая его тем рупором, через который Господь шлет свои послания, исполненные мудрости, укоризны и любви. В их глазах даже земля, по которой он ступал, обретала святость. Принадлежавшие к его пастве юные девы, бледнея от восторга, теснились вокруг него и окружали священника благоговением столь сильным и страстным, что, путая чувство свое с верой, считали это чувство достойной жертвой Господу, в чем и признавались открыто у святого алтаря. Престарелые поклонники мистера Димсдейла, наблюдая, как слабеет и хиреет его телесная оболочка, подозревали, что кумир их окажется на небесах ранее их, крепких, несмотря на возраст, и поручали детям проследить, чтобы прах их упокоился поближе к могиле благословенного Богом пастыря. И это в то время, когда сам мистер Димсдейл, размышляя о своей кончине, возможно, задавался вопросом, вырастет ли трава на могиле человека, проклятого Небом.