Алая буква (сборник)

Но стоило ей попытаться, как солнечный свет исчез; и в чертах Перл проступило такое яркое и лукавое выражение радости, что матери почти показалось, что девочка вобрала его в себя и снова выпустит на волю, освещая свой путь, как только они окажутся в сумерках чащи. Из всех присущих девочке черт Эстер больше всего поражалась этой новой и цельной жизненной силе, постоянной живости ее духа: девочка была неподвластна печали, которую наследуют в наши дни почти все дети, как золотуху от всех злосчастий своих родителей. Возможно, и эта живость была болезнью, наследием той дикой силы, с которой Эстер преодолевала свои горести до рождения Перл. То несомненно была сомнительная черта, придающая детскому характеру тяжелый металлический блеск. Она хотела как некоторые люди хотят всю жизнь, чтобы горе глубоко проникло в нее, и тем очеловечило, сделав способной на сострадание. Но у маленькой Перл еще было время до этого изменения.

– Пойдем, дитя! – сказала Эстер, глядя туда, где Перл продолжала стоять в сиянии солнца. – Мы немного посидим в лесу и отдохнем.

– Я не устала, мама, – ответила ей девочка. – Но ты можешь посидеть, пока рассказываешь мне историю.

– Историю? – воскликнула Эстер. – О чем же?

– О, историю о Черном Человеке, – ответила Перл, хватаясь за платье матери и поднимая взгляд, полный одновременно доверчивости и лукавства.

– О том, как он бродит по этому лесу и носит с собой большую тяжелую книгу с железными скобами; и о том, как этот жуткий Черный Человек предлагает свою книгу и железное перо всем, кто встретит его среди лесных деревьев, и они пишут в ней свои имена собственной кровью, а потом он оставляет на их груди метку. Ты когда-нибудь встречала Черного Человека, мама?

– И кто же рассказал тебе эту сказку, Перл? – спросила ее мать, опознав распространенные предрассудки того времени.

– Старая дама у камина в том доме, где мы были прошлой ночью, – сказала девочка. – Но она думала, что я сплю, когда говорила это. Она сказала, что тысячи и тысячи людей встречали его здесь и были записаны в книгу, и получили свои метки. А среди них была та вредная леди, миссис Хиббинс. И, мама, та старая дама говорила, что алая буква на твоем платье тоже знак Черного Человека и что она светится красным пламенем, когда ты встречаешься с ним в полночь, здесь, в лесу. Это правда, мама? Ты правда ходишь к нему сюда по ночам?

– А ты когда-нибудь просыпалась и видела, что меня нет? – спросила Эстер.

– Нет, я такого не помню, – ответила девочка. – Если ты боишься оставлять меня в коттедже, то ведь можешь взять с собой. Я с удовольствием пойду! Но, мама, скажи мне! Есть такой Черный Человек? И ты с ним действительно встречалась? Это его метка?

– Оставишь ли ты меня в покое, если я отвечу тебе?

– Да, если ты все мне расскажешь, – откликнулась маленькая Перл.

– Один лишь раз в жизни я встретила Черного Человека! – сказала ей мать. – И эта алая буква – его метка!

Разговаривая вот так, они успели зайти довольно глубоко в лес и скрыться из вида любого случайного проезжего по этой лесной дороге. Там они сели на огромную кипу мха, которая в предыдущем столетии наверняка была гигантской сосной; корни и ствол ее тонули в тени, а верхушка касалась облаков. Путницы решили отдохнуть в маленькой ложбине, края которой, покрытые опавшей листвой, служили берегами ручью, что тек посредине, в ложе из опавших и утонувших листьев. Деревья, нависавшие над ним, время от времени роняли большие ветки, которые душили поток, в некоторых местах создавая водовороты и черные омуты, в то время как в других, более светлых и оживленных местах дно устилала галька и коричневый искрящийся песок. Проследив взглядом изгибы ручья, они смогли рассмотреть отраженный водой свет в отдалении, но затем ручей терялся бесследно среди подлеска и путаницы древесных стволов, иногда перемежавшихся большими скалами в наносах серого лишайника. Все эти гигантские деревья и глыбы гранита словно специально пытались скрыть русло ручья от посторонних взглядов, будто опасаясь, что в бесконечной своей болтливости он вынесет тайны из сердца древнего леса, откуда течет, или отобразит их видениями на гладкой поверхности пруда. И действительно, в своем стремлении вперед ручеек продолжал журчать и шептать, мягко, тихо, успокаивающе, но при этом печально, как мог бы шептать ребенок, проводящий все детство без игр и не знающий, как можно радоваться в таких печальных обстоятельствах и мрачном свете.

– Ох, ручеек! Ох, глупый и скучный маленький ручеек! – воскликнула Перл, немного послушав его журчание. – Почему ты так грустишь? Взбодрись, и не надо все время вздыхать и вот так бормотать!

Но ручей в течение своей короткой жизни среди лесных деревьев приобрел такой мрачный опыт, что не мог об этом не говорить, а других историй, похоже, совсем не знал. Перл напоминала этот ручей, ведь исток ее жизни был скрыт такой же таинственностью, а русло вилось по таким же мрачным печальным тенистым местам. Но, в отличие от маленького ручья, она искрилась и танцевала, веселой болтовней сопровождая свой путь.