Алая буква

И, наконец, присутствие Фиби создавало вокруг нее ощущение дома – ту самую атмосферу, к которой изгнанник, узник, монарх, сломленный человечеством, изгнанный человечеством, вознесенный над ним, инстинктивно стремится. Дом! Она была реальна! Держа ее за руку, можно было уловить крайне тонкое, крайне теплое ощущение: и покуда длилось это прикосновение, сохранялась уверенность в том, что вы надежно включены в общечеловеческую цепь симпатий. Мир переставал быть иллюзией.

Проследив это направление чуть дальше, мы можем предположить, что объяснение находится в сфере часто обсуждаемой тайны. Почему поэты столь склонны выбирать себе пару не по сходству склонности к поэзии, но за качества, которые способны сделать счастливым как грубого представителя рабочего класса, так и мастера духовных идей? Потому, возможно, что в высшей точке своего полета поэту не нужны человеческие отношения, его слишком пугает возможность спуститься и ощутить себя чужаком среди людей.

Было нечто прекрасное в отношениях, которые развивались в этой паре, столь близко и постоянно связанной и все же разделенной пропастью мрачных загадочных лет, составляющих разницу в возрасте Клиффорда и Фиби. Со стороны Клиффорда то было ощущение, присущее любому мужчине, обладающему чувствительностью к влиянию женственности. Но он никогда не знал страстной любви и понимал, что для него уже слишком поздно. Он осознавал это той инстинктивной проницательностью, которая пережила истощение мозга. А потому его чувства к Фиби, не будучи отеческими, все же обладали той же чистотой, что отцы испытывают к своим дочерям. Но он был мужчиной и осознавал в ней женщину. Для него она была единственной представительницей женского рода. Он, без сомнения, замечал все прелести, присущие ее полу, он видел полноту ее губ и девственное развитие ее груди. Все женские качества, которые украшали ее, как цветы украшают молоденькое фруктовое деревце, не оставляли его равнодушным и иногда заставляли его сердце сжиматься в тончайшей дрожи удовольствия. В такие моменты – поскольку этот эффект редко длился больше секунды – почти полностью оцепеневший мужчина вновь наполнялся гармонией жизни, как давно замолчавшая арфа наполняется звуком, когда ее струн касаются пальцы музыканта. Но, в конце концов, то казалось больше восприятием, нежели чувством, свойственным ему как личности. Он читал Фиби, как читал бы милую и простую историю, он слушал ее, как слушал бы семейную поэзию, которую Господь, в качестве воздаяния за блеклый унылый жребий, позволил кому-то из ангелов, жалостливому больше прочих, исполнить в его доме. Она была для Клиффорда не столько реальным фактом, сколько интерпретацией всего, чего не хватало ему для восприятия теплого дома, который был символом, изображением, но все же не совсем реальностью.

Однако мы тщетно пытаемся облечь эту идею в слова. Нам не найти адекватного отображения всей красоты и надрыва, которые вызывает упомянутое ощущение. Это существо, созданное для счастья и столь глубоко страдающее от его отсутствия, – чувства его пребывали в таком жутком замешательстве, что некоторое время назад нежные побеги его характера, никогда не обладавшего ни моральной, ни интеллектуальной силой, пожухли, превратив его практически в идиота, – этот бедный одинокий странник с Островов Блаженных, в утлой лодке брошенный в штормовое море, был подхвачен последней могучей волной, сокрушившей его суденышко, и выброшен в тихую гавань. И там, лежа полумертвым на берегу, он ощутил аромат розового бутона, который, как положено ароматам, вызывал воспоминания и видения всей живой и дышащей красоты, среди которой он должен был обитать. С присущей ему подверженностью счастливым влияниям он вдыхает легкий, эфемерный восторг и угасает!