Алая дорога

– Простите, сударыня, но нам необходимо поговорить с нашим мужем, – мягко, но так твёрдо, что от его слов по спине Елены побежали мурашки, сказал один солдат. Его лицо показалось Елене знакомым. Наконец, заметив, как он властно оглядывает помещение, вспомнила – это был человек, приходивший в прошлый раз. «Что ему нужно, почему он так яростно добивается своего?» – недоумённо подумала Елена.

– З-зачем он вам понадобился? Мы не состоим ни в какой партии. – Елизавета волновалась, и это стало неприятно Елене. Нельзя было проявлять слабость в такой момент.

Ни говоря больше ни слова, даже не поменяв сурового выражения лица, солдат прошёл внутрь. От его сапог отлетали куски грязи. Все остальные, словно только того и ждали, ругаясь и толкаясь, разбрелись по дому. Две женщины прижались к стене и, затаив дыхание, смотрели, как незнакомые им люди с безразличием крушат дом. В рядах захватчиков наблюдалась полная разобщенность: кто-то рассовывал по карманам ценные безделушки, любимые хозяйкой, кто-то дымящимися папиросами прожигали дыры в белоснежных занавесках на окнах, некоторые просто слонялись по дому, смачно ругаясь и царапая паркет штыками. Елизавета не сопротивлялась, боясь, что незваные гости разозлятся и примутся за детей. Елена чувствовала, как сковало тело от бешеного страха. Понимая, что если большевики сделают с ними что-нибудь, сумасшествия не избежать, она замерла на месте. Смерть ходила рядом в нескольких длинных шагах, но, к счастью, была занята другим. Бессмысленно глядя на то, как солдаты бросают фрукты в напыщенный портрет Екатерины Васильевны, напоминающий больше позапрошлый, чем прошлый, век, Елена не жалела вещи. Пусть разрушат дом, только не трогают их и детей.

Фридрих, заспанный и недовольный, тихо поговорил о чём-то с визитёрами, потом оделся и последовал за ними в маленький кабинет. Как Елена ни салилась разобрать что-то из их беседы, слышала только приглушённые обрывки фраз. Отсутствие крика успокаивало её, разговор вёлся тихий и даже дружелюбный. Конечно, Фридрих ведь не Аркадий Петрович – тот поносил бы большевиков, пока они не искалечили бы его.

Елена схватила тётю за рукав, опасаясь, что Елизавета Петровна устроит одну из тех безобразных сцен, когда безутешная жена хватает обреченного мужа за одежду и мешает тому, что всё равно произойдёт, только выводя палачей из терпения. Но это оказалось лишней предосторожностью – Елизавета была слишком подавлена, чтобы устраивать истерики. Она мужественно держалась перед врагами, вдохновляясь, наверное, примером Елены, но про себя причитала: «Только бы они не тронули мою болонку… Боже, ведь теперь за ней даже ходить некому. Как тяжело жить без слуг! Я уже и утренний туалет не могу наводить как следует!»

В разгар побоища на лестнице послышались шаги. Юный солдат, одиноко стоящий возле лестницы, словно ждал их. Он взволнованно смотрел на Клавдию, спускающуюся вниз. Сегодня она была мила в причудливом жёлтом платье, выгодно оттеняющем смугловатый оттенок её кожи. Незамысловатой элегантности она научилась у матери. Неожиданно Елена всё поняла, да и можно было не понять! Она даже не подумала о том, что причина странного поведения Клавдии – любовь. Но теперь, глядя на лица, слишком наивные, чтобы уметь утаивать движения освещённой души, она узнала это без лишних рассуждений и выводов. Как всё оказалось просто, но почему она не догадалась раньше? Елена почувствовала что-то, похожее на стыд – так много думать о себе, и так мало – о кузине. А ведь до этого она считала себя чуткой и сострадающей.

Елизавета, в отличие от племянницы, не была настроена на самоанализ. Увидев, как молодой красноармеец и её единственная дочь, её надежда, смотрят друг на друга выразительнее, чем в театре («Всё на лице написано, хоть бы отвернулись друг от друга», – с опаской подумала Елена), Елизавета быстро пересекла холл и вытолкала юношу за дверь. К счастью, его друзья были отвлечены и не вступились за него. Потом, не обращая внимания на протесты дочери, начала отчитывать её прямо на лестнице, с которой та не успела спуститься. Эта миниатюра неожиданно напомнила Елене то, что случилось на этом самом месте в тысяча девятьсот двенадцатом году, когда действующими лицами были отец и дочь. Жалость распухающими внутри толчками тупо резанула Елену, она подошла к Елизавете Петровне.

– Прошу, Лиза, перестань. Иначе будет хуже.

Елизавета, посмотрев на Елену так, словно и понимала, и не хотела уступать, в конце концов, кивнула и отошла. Клавдия плакала, размазывая слёзы по худенькому личику, и Елена попыталась сказать что-то приятное. Но девушка, не разбираясь, закричала:

– Да отстаньте вы от меня, дайте, наконец, жать своей жизнью! Здесь быть невозможно, вы давите и давите! – и, всхлипывая, побежала наверх, позаботившись о том, чтобы дверь хлопнула оглушительно.

– Господи! – вскрикнула Елизавета, – она меня в могилу сведёт!