Они недолго, но насторожено смотрели друг на друга. Наконец, Алексей протянул Аркадию Петровичу руку, и тот, хоть и без радости, искренней или актёрской, пожал её. Елизавета улыбнулась, но, поймав взгляд Елены, осеклась. Елена смотрела на тётю так всё время с тех пор, как Фридрих заявил об отъезде.
Особняк заняли большевики, вся семья ютилась теперь в двух комнатах. Хозяева, однако, были благодарны и за этот шик, за то, что их не выгнали совсем. Алексей давно нашёл бы для Елены и Павла комнату, но, видя, как она привязана к тёте, придержал свою гордость. Ему, конечно, было неприятно приживалкой существовать в доме родственников своей любовницы, но во время, когда гражданская война назревала над их головами всё очевиднее, личные чувства не значили почти ничего.
Только сейчас, при неверном свете тусклой лампы, Елена рассмотрела отца так, как обычно исследуют неминуемые изменения в лице родного человека. Она уже перестала удивляться скоротечным переменам в облике близких. Война обезображивает не только оболочки, но и души. Прошло так мало и так много времени, меньше года и целая вечность. На лице отца застыло выражение неприятной скорби, похожей на обиду. От былой победоносности остались призраки мимики, выплывающие на свет в моменты, когда Аркадий Петрович злился. Виски его щедро посеребрила седина, но выглядело это трогательно. Словно блудный отец, испытав тяжесть мира, постарев и поутихнув, прибился к лону семьи и сидит сейчас на диване, рассеянно оглядывая родных.
– Так что же, – грустно спросил Аркадий Петрович сестру, – уезжаете?
– Да, уезжаем, – повторила Елизавета. Казалось, она с трудом подбирала слова. – Ты же понимаешь, Фридриха чуть не арестовали. Слава богу, у него ничего важного не было. Но ведь они могут передумать.
– Это я понимаю, – в голосе отца Елена услышала забытые уже нотки раздражения, победившего жалость к себе, а, может, рождённого ей. – Но почему ты не подумала, как мы будем без тебя?
– Дорогой, – уклончиво сказала Елизавета, – ты ведь не ребёнок уже.
Аркадий обиженно замолчал, неудовлетворённо отковыривая лак со столика.
– Всё эти ироды, будь они неладны. Думают, могут сломить нас.
– Могут, Аркадий Петрович, – неожиданно вмешался Алексей, – могут и сломят.
К Аркадию Петровичу вернулся весь его поблёкший снобизм. Он свирепо глянул на Нестерова и, не утруждая себя сдерживаться, ответил:
– Никогда им не сломить нас, они от бога отвернулись. С нами он, с нами сила.
– Тогда как же он позволил вам, правоверным дворянам, проиграть им?
– Ещё ничего не проиграно! Мы не сдаёмся.
– А кто вынужден уезжать за границу?
Елена с обидой глянула на Нестерова. «Он ведь обещал», – мелькнула у неё неприятная мысль.
– Молодой человек, да вы насмехаетесь над нами? – спросил Фридрих, а Аркадий неожиданно тепло посмотрел на зятя, которого никогда не любил за не конфликтность и способность принять мнение собеседника. Последнюю черту Аркадий считал недостойной. Он не соглашался со спорщиком, даже если был полностью загнан в тупик, и упрямо продолжал искать аргументы в пользу своего, застреленного уже, мнения.
– Прошу вас, не поймите меня неправильно, – начал Алексей без обычной скромной улыбки, означающей, что он готов высмеять мнение оппонента. Этот подход Елена обожала и втайне гордилась тем, с каким обаянием он пускает в ход своё оружие, – я хотел сказать, что эта война для вас проиграна, лучше уехать, иначе… Мало что может случиться, – (при этих словах Фридрих вздохнул, сдвинув брови шалашом).
– То есть попросту бежать, предать родину? – обмякнув, спросил Аркадий Петрович.
– Да. Они на всё способны, сейчас всё позволено. Лучше спасти свою жизнь для чего-то лучшего, чем бессмысленно погибать за растоптанную идею.
– Но ведь вы сами с ними… – тихо сказала Елизавета.
Аркадий, казалось, готов был выхватить шпагу.
– Я был с ними, думал, что правда на их стороне, а теперь, в свете того, что началось, вижу, что никакой правды вообще нет.
Елена с жалостью посмотрела на Алексея, а он не переносил этого. Она знала, но не могла сдержаться. Так вот что мучило его эти дни. Он разочаровался, снова разочаровался! Человек, ищущий идеал, обречён на меланхолию и недовольство действительностью.
– Никакой правды нет… – протянула Елена. – Лучше и не скажешь. На обоих полюсах одинаково холодно.
Все притихли. Видимо, незатейливая мысль Алексея разбередила еле затянувшиеся раны на каждом сердце.
– И за что тогда бороться? – неспешно спросил Аркадий Петрович.
– Вот в этом-то и загвоздка. Если не прав никто, к кому примкнуть, Аркадий Петрович?
– Я… Я останусь верен аристократии, государю… При нём не было таких беспорядков в стране.
– Да бросьте вы, – резко сказал Алексей. – Почти никто в феврале не жалел, что царя свергли, или он сам отрёкся, разница невелика. Если бы его не скинули, он так и продолжал бы бездейственно сидеть на троне, стрелять ворон и надеяться на жену и министров. Разве не так было?
Аркадий ничего не ответил, но, подумав, переменил тему разговора.
– Свергли императора, и что? Кому от этого лучше?
– Народу лучше.
– Народ сейчас кровь льёт.