Не судите меня. Я люблю вас, но понимаю, как мы далеки друг от друга. Вы – прошлое, вы не приветствуете прогресс. Все видят его необходимость, только вы хотите сбежать. Зачем? Скоро Россия построит режим, где все будут счастливы, а вы в своей Германии будете со вздохом смотреть на восток и жалеть.
Я хотела открыть вам, что пойду со своими друзьями строить новую жизнь, но вы не дали мне шанса. Мама выгнала моего друга, не дав нам даже объяснить всё, чтобы расстаться без злобы. Не ищите меня, сейчас я по-настоящему счастлива. Не скучайте, у вас ведь ещё есть дети. Желаю счастья за границей, но родина вам не простит этого.
Клавдия»
– Ты виноват, ты! – кричала на мужа Елизавета, очнувшись от первого удара. – Ты никогда не занимался детьми, они были тебе, как собаки!
– Что ты говоришь такое? Я люблю детей, это ты всё время давила на них, шагу не давала ступить!
– Нет, хватит, хватит! Ты всё испортил! Ты никогда не говорил с ней душевно!
– А ты? Слишком много говорила с ней о глупостях, так, что она слушать не могла тебя!
– Бедная моя девочка!
Елену словно ударили сзади запачканным солдатским штыком. То, что происходило сейчас, было похоже на сон, а не на благополучную семью Ваер, крепкую и любящую. Что случилось с этими воспитанными людьми? Перед общим горем они не сплотились и не начали сообща искать выход, а просто обвиняли друг друга, упуская драгоценные минуты.
– Перестаньте, мальчики же слушают! – повысила голос и Елена. – Надо вернуть её, надо искать!
– Лена, тебе не кажется, что, раз она ушла, ей лучше там, а не здесь? – Алексей наклонился к её плечу.
Она посмотрела на него, словно не сознавая, кто он.
– Что ты говоришь? Ты что, не понимаешь, как сейчас опасно скитаться по городу в сомнительной компании?!
– Понимаю, – вздохнул Алексей. – Не нравится мне всё это.
Что именно ему не нравится, Елена не успела переспросить. Ваеры перестали клясть друг друга.
– Да, Ленушка, дорогая, ты права! Нужно немедленно бежать!
– Куда бежать? – с готовностью переспросил Фридрих. Он уже смутился из-за того, что наговорил, и пытался загладить вину.
Елизавета опять растерялась, Елена чуть не плакала, дети с надеждой смотрели на старших. За это короткое время их мир перевернулся несколько раз, и они перестали понимать хоть что-то. А, когда не понимаешь, становится страшно и досадно.
Елена шла по темнеющим улицам. Петербург с обеих сторон налетал на неё, придавливал своей мощью. Сочная тишина и успокаивала, и коварно усыпляла. Она боялась, что не дойдёт до дома, ляжет на гранит и блаженно уснёт. Сумерки с торжественной грациозностью стучали в стёкла выплывающим из синей дымки очертаниям шедевров архитектуры, а с реки тянуло тошнотворным запахом тины и помоев.
Елена отвыкла от красоты, от простого сознания, что жизнь – небывалой щедрости подарок привередницы – судьбы. На такие мысли теперь она, уставшая от поисков племянницы, хнычущая и чувствующая себя ничтожной, не была горазда.
Улицы наполовину опустели. Люди заперлись в своих промёрзших домах и жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Возле величественного Спаса на Крови стояла стройная женщина с чёрными волосами. Елена и в темноте умела различать оттенки цветов, а особенно женских волос, ведь была остроглазой и наблюдательной к внешности и туалетам других. Женщина величаво и просто, без налёта высокомерия, повернула своё лицо на шелест шагов Елены. У той перехватило дыхание, как в момент открытия занавеса перед торжеством искусства, и тёплые благоговение, признание, любовь разлились внутри.
Елена видела, как Она призрачно улыбнулась, повернулась и пошла навстречу. То невообразимое ощущение восторга, даже суеверного преклонения, какое чувствуют верующие перед святыней, нарастало в Елене. Она боялась пошевелиться, боялась, что слёзы защекочут ей глаза и помешают лицезреть минутное видение. Елена не могла поймать, схватить поэта за длинно спадающую с её вытянутой фигуры юбку. Ей казалось, что Анна просочится сквозь её пальцы, как неуловимый бархат, и оставит только сожаление и стыд. Она никому не принадлежит, разве только музе и вечности. Она – образец того, чем может стать Женщина, если она не растрачивает себя на пустяки.
Она удалялась уже, а Елена стояла по-прежнему в оцепенении, как будто её обкурили терпкими восточными благовониями. Так мало в её жизни осталось прекрасного, что она не могла просто так отпустить чувства, распирающие её. Догнать Анну и заговорить с ней Елене казалось кощунством, как будто она хотела вмешаться в ход времени. Ей казалось невообразимым, что с той, великой, можно говорить о пустяках, жевать баранки и искать деньги. Так можно было разрушить созданные собой дымчатые фантазии о чём-то лучшем. Наконец, Елена обернулась, чтобы посмотреть вслед видению.
Ты прошла, словно сон мой, легка…