Алая дорога

«Господи, как же помочь ей?» – дрожа то ли от холодного декабрьского ветра, то ли от прошедшей встречи, думала Елена, устало плетясь домой. Там, с гадкой тоской из-за собственного бессилия, она смотрела, как мечутся домашние.

Глава 11

Елена боялась, что не застанет Жаловых в их огромной квартире. Многих дворян уже выгнали с насиженных фамильных мест, заставив пережить то, что переживали во времена аристократического триумфа крестьяне. Мщение всё больше терзало Россию.

«Когда у них всё было, они с жалостью смотрели на крестьян и думали, как им помочь, ну а между делом (каждый день) развлекались. Когда у них всё отняли, они возроптали и начали жалеть себя, обвиняя рабов в том, что тем надоело их терпеть», – сказал бы Алексей, не стань он в последнее время молчалив и рассеян. Елена должна была позаботиться и о нём, одном из многих, доверенных её попечению, но столько у неё было забот в последнее время, что она, засыпая, не успевала продумать всё, что станет делать завтра. Таков удел тех, кто лучше слабых, глупых и бедных способен держать удар, оберегать их. А иногда даже тех, кто просто сбился с пути и никак не может найти новый смысл. После такой деятельности сначала гордишься собой, а потом кажется, что лучше уж самому быть слабее, глупее или беднее.

Опасения Елены не были напрасны – по старому адресу не оказалось никого из доблестной династии Жаловых. Запустение, разруха. В квартире Жаловых, как и у Ваеров, побывали большевики. Походив возле двери в надежде, что кто-то появится и расскажет, где они теперь, Елена задумалась о том, что стало с её жизнью за последние месяцы. Эти назойливые мысли, бросающиеся на неё, стоило ей остаться одной, выводили Елену из себя, потому что много в них было ропота и жалости к себе. Вслух она никогда их не озвучивала, но наедине с собой понимала, как они противоречат её идеалам, как они мерзки и мелки.

Елена отводила глаза от самой себя, как если бы разговаривала с отражением, и пыталась пресечь думы о том, что лучше бы всё шло по-старому, низшие классы продолжали бы выполнять функцию мулов. Тогда она смогла бы и дальше любоваться закатами, пожинать любовные плоды и с гордостью отмечать, как мужает сын. Такое течение мыслей вполне объяснимо для смертного, но ей было неприятно, как будто Елена Грушевская, первая защищавшая идеалы добра и справедливости, предала кого-то.

Она выбилась из старой жизни, на короткий момент подумала, что нашла себя в перевернувшейся среде разночинцев, но скоро поняла, что не может отыскаться в новом обществе.

***

Всё летело в преисподнюю, по крайней мере, Елене так казалось. Ей хотелось проснуться утром и понять, что вся боль и несправедливость остались в прошлом. Но каждый новый день всё больше отдалялся от этого желания. Иногда из центра города по улицам прокатывались, как оглушительные раскаты грома, леденящие очереди по людям. Елена начала опасаться, что Александра арестовали, и теперь ни Наталья, ни она не получат желаемого.

Елена не могла поверить в то, что Елизавета Петровна и Фридрих, утративший свою обычную склонность к ворчанию, всё-таки уезжают из России.

– Без Клары?! – вскрикнула Елена (в семье Клавдию величали на немецкий лад), только услышав от них то, что, казалось, не могло быть сказано вслух.

– Милая, – Елизавета Петровна пыталась скрыть, что оправдывается, – мы не можем искать её вечность, под угрозой мы все, мальчики!

– Лиза! – закричала Елена. – Да как ты можешь говорить такое?! Она твоя дочь!

– А они – мои сыновья, и я хочу, чтобы они видели счастье, а не смерть! Она сама свой путь выбрала.

Елена не добавила больше ничего. Даже Алексею она не сказала о своём разочаровании.

Ваеры уехали. Они долго и слезливо прощались, вздыхали и твердили том, что скоро вернутся, заберут Клавдию. Но Елена не могла слушать их. Ей только хотелось, чтобы поскорее отошёл поезд.

Но, когда она осталась одна лицом к лицу с Алексеем, ей стало ещё тоскливее. Человек, которого она так сильно любила, которому верила иногда больше, чем себе, в последнее время пугал её. Он стал ещё задумчивее и суровее, чем раньше, и походил на существо, потерявшее что-то важное для себя. А она, сбившись с курса, перестав верить всему, сбросила всю ответственность и инициативу на Алексея, несмотря на свои наполеоновские планы и вольнолюбивые речи.

Поэтому Елена и Павел начало 1918 года почти постоянно проводили с отцом и дедом. Аркадий Петрович, наверное, был рад сближению с дочерью, но никогда не показывал ей больше, чем можно было прочитать по глазам. Глаза он тщательно прятал и втайне боялся, что кто-то может залезть ему в душу.

Они много говорили в этот период. Жизнь вокруг стала так страшна, офицеров хватали на улицах и уводили в неизвестном направлении, женщины боялись открывать дверь на стук. Поэтому Грушевские окунулись в сладкий мир грёз и воспоминаний, приукрашенных и припорошенных фантазией. Елене начинало казаться, что вся её жизнь до революции была томно – цветочной. Все перипетии судьбы меркли, а то и вообще казались выдуманными по сравнению с теперешней жизнью.