Алая дорога

Алексей начинал презирать себя за то, что так мучается из-за того, что решил оставить раз и навсегда, поскольку истину всё равно раскопать был не в силах, но всё равно ежедневно позволял своему разуму думать о судьбе русских людей. Когда-то он презирал, хоть и неосознанно, Петра за то, что тот, в период, когда никто из них ещё не узнал любви, разделял взгляды Алексея и говорил о революции, как о благе, а потом просто ушёл в тень. Теперь, сидя возле Елены и надеясь, что она заговорит с ним и развеет вновь обступившие его страхи своими тёплыми ладонями, он решил, что Пётр был прав, позволив всему катиться без его участия. Алексей подумал, что Пётр подозревал всё с самого начала, поэтому решил, что совесть его будет чище, не стань он никому помогать. Алексей обвинял Петра в лицемерии и трусости, но понимал, что его друг не лицемер и не трус. Он просто не хотел помогать, как Алексей, тому, что убивало людей. Но Алексею не было совестно за то, что он совершил – он никогда не врал. Это было частью его жизни, а все мы ошибаемся.

Елена тоже не врала себе более, и тоже заблудилась. Решить, что ей милее – внешнее благополучие за разбитым влечением к жизни или неопределённость, но свобода и любовь, было несравнимо легче, чем понять очередную бойню, растёкшуюся по родине. И сейчас, перед лицом настоящего, не отвлечённого, не чьего-то горя, она ненавидела всех. Ей уже было всё равно, кто лучше, кто прав. Она больше не анализировала себя и не пыталась уловить мысли, относящиеся к какому-то событию. В отличие от других дворян, твёрдо стоящих за интересы своего класса, Елена никогда не судила о природе вещей однобоко, и давно поняла, что жизнь делится не только на чёрное и белое.

– Ты как-то сказал, что не власть отвратительна, а люди, её создающие. А Ольга – что Россия не та страна, где что-то может пойти по маслу. И вы оба были правы! Теперь каждый день это доказывает. Как легко строить прекрасные теории и как трудно применять их на живых людях! И мы были такими же самоуверенными, думали, что правы, что молодцы, если идём куда-то. А Русь – матушка так многогранна, так своевольна, что представить её развитие невозможно, – доверилась Елена Алексею как-то вечером, когда тянет открыть сердце близким. В последнее время это происходило всё реже, Елена чувствовала странную накаленность и невозможность рассказать другому свои последние соображения.

Оправдывать людей, убивших отца, она не могла. Даже мысли об этом вызывали у неё приступы такой сильной ярости, что она готова была бежать на ту набережную и попытаться найти тех солдат. Елене отвратительно было насилие, жестокость, невыносимо было видеть глумление над памятниками искусства. Она всегда с отвращением читала, как варвары обезображивали античное наследие, а теперь то же созерцала в России. А в роли палачей выступали не чужеземцы.

Была ли она близка к своему народу, хоть и чтила его? Елена никогда не понимала крестьян, а они платили её сдержанным безразличием. Ей претила их темнота и ожесточённость, пессимизм и забитость. Она понимала, что виноваты в этом древние традиции, загнавшие низший класс в полу животное состояние, но перейти барьер в общении с этими людьми не могла. Крестьяне же в отместку считали её чудачкой, решившей, что она способна своими подношениями и подарками улучшить им жизнь. Во время одного из визитов в бедную семью Елена уловила на себе заинтересованный взгляд одного холопа и недовольно вспомнила «Утро помещика».

***

Так они и жили теперь впятером. Алексей с подрезанными крыльями, отчаявшаяся во всём Наталья, утешение находившая лишь в дочери, смятая Елена, которой казалось, что в двадцать пять лет её жизнь закончилась, и маленький Павел, понимающий многое, всеми силами пытающийся помочь заболевшей матери.

Болезнь Елены носила психологический характер, но от этого легче не казалась. Елена мало ела, плохо спала, тихо говорила, а большей частью вовсе молчала, печально глядя в окно.

– У нас кончаются сбережения, – сказал однажды Алексей. Если я не подыщу себе место, нам придётся продавать вещи.

– Мне жить хочется, дышать, здесь я как в тюрьме, – глухо ответила Елена. – Уедем, Лёша?

В её лице проснулась надежда, но Алексей только покачал головой.

– Предать родину мы не можем.

Елена будто от спазма закрыла глаза.

Алексей не вступил в ряды красной армии, чем снискал себе множество неприятностей. Найти себе службу с такой биографией было непросто. Украшения, спасённые ими, и деньги Аркадия Петровича не могли долго кормить их.

– Помнишь, как мы жили… – томно продолжала Елена, заранее смирившись с его непреклонностью, поскольку понимала это с самого начала. – Как будто не одна жизнь прошла с тех пор.

Алексей с жалостью посмотрел на неё.