Алая графиня

Бона, глубоко верующая, но не способная вести философские диспуты, терялась с ответом. Скоро она отчаялась обратить Катерину на путь истинный, потому что девчонка оказалась такой же упрямой, как и ее отец, и, скорее всего, столь же склонной к злодеяниям.

Я же, напротив, испытывала безоговорочную преданность герцогине и всячески старалась ей угодить. Мои родители, вне всякого сомнения, были проклятыми грешниками — мать навеки опозорена, а отец, вероятно, слишком черствый человек, чтобы заботиться о собственных детях. Ведь не зря же Бона, никогда не пасующая перед лицом зла, так и не отважилась рассказать мне о них. Я боялась, что та самая сила, которая толкнула их на какой-то немыслимый грех, коснулась и меня, и поэтому внимала всем религиозным наставлениям герцогини.

«Господь — это любовь, — всегда повторяла Бона. — Но еще и справедливость. Пусть ты не сразу увидишь результат, но Он всегда прислушивается к смиренной молитве. Проси справедливости, Дея, и в свое время она восторжествует, молись за себя, проси мудрости, чтобы возлюбить грешника, но ненавидеть его деяния».

Ради Боны я верила всем ее словам, молилась часто и горячо, дожидаясь, что Господь обязательно вознаградит верующего и накажет злодея. Герцог был всемогущим, его стражники, вооруженные до зубов, могли убить на месте любого, кто вызовет неудовольствие их господина. Что еще оставалось делать мне, семнадцатилетней, как не молиться, утешая Бону и поддерживая ее?

Но когда речь заходила о грешниках, способных на любую жестокость, таких как герцог и его бессердечная дочка Катерина, мне недоставало смиренности Боны. Сердце мое переполнялось ненавистью, а не любовью. Я принялась безмолвно молиться, стоя на коленях рядом с герцогиней, но просила у Господа не терпения и милосердия, а отмщения, причем не в отдаленном будущем, а немедленно.

Перед моим мысленным взором стоял не умирающий Христос и его Священная Матерь, а герцог, который недавно заставил девушку умолкнуть, скорее всего, протянув к ней руку и заговорив, поспешно и мягко, словно успокаивая испуганное животное. Он наверняка убеждал ее, что все рассказы о нем сплошная ложь, на самом-то деле он добрый человек, не желающий ей зла.

А она — лет пятнадцати, хорошенькая, незамужняя, невинная девушка из порядочной семьи, — обезумев от ужаса, отчаянно хотела поверить ему.

Мне очень хотелось быть мужчиной, способным с мечом в руке войти в покои его светлости герцога Галеаццо. Мне представлялось, как я подхожу к нему, пока он уговаривает девушку, и предотвращаю преступление одним коротким, быстрым ударом карающего клинка.

Вместо того я успела лишь раз прочитать шепотом «Отче наш» и дважды — «Аве Мария», когда Катерина зачарованно проговорила:

— Они уже идут в его спальню.

До нас снова донеслись крики, на этот раз невнятные, без слов, похожие на завывания животного. Пытаясь обуздать воображение, я стиснула ладони так, что мне стало больно. Из-за алтаря доносились приглушенные удары — должно быть, локти или колени задевали стену — и звон стекла. Над всем этим повис приглушенный и зловещий мужской смех.

«Святая Матерь Божья, сжалься над нею. Господи, пусть герцог познает справедливое возмездие!»

— Почему вы не поможете ей? — с нажимом спросила Катерина.

В ее голосе не угадывалось сострадания или тревоги, одна лишь угрюмая настойчивость.

— Ведь он же делает ей больно. Господь, конечно же, хочет, чтобы вы ей помогли.

Бона ответила, не поднимая головы:

— Мы всего лишь женщины, которые слабее мужчин. Если кто-нибудь из них не приходит на помощь, нам остается лишь полагаться на милосердие Господа.

— Только трус ждет помощи от Господа! — Рот Катерины дернулся от возмущения.

Разозленная ее нападками на Бону, я развернулась к Катерине и заявила:

— Если все так, мадонна, почему же ты сама не остановишь своего отца? Ты же его любимица, убеди герцога, огради его от греха и спаси девушку.

Не отрывая уха от двери, Катерина показала мне язык, а Бона, погруженная в молитву, ничего не заметила.

— Вы все несете чушь, — заявила Катерина. — Сначала вы говорите, что мой отец — грешник. Потом утверждаете, что Господь наделил его властью, поэтому желания этого человека надо уважать. Он хочет спать с хорошенькой девушкой. Так в чем его грех? А если мой отец все-таки грешник, то почему Господь столь опрометчиво сделал его герцогом?

Бона не открыла глаз, но по ее щеке под вуалью прокатилась крупная слеза. Не в обычаях герцогини было призывать к ответу Господа или супруга.

— Если не хочешь молиться за отца, то помолись хотя бы за девушку, — проговорила она сдавленным, дрожащим от слез голосом.

— Просто дело в том, что правитель может делать все, что только пожелает, — продолжала Катерина.

Она попыталась сказать что-то еще, но ее слова заглушили громкие мужские голоса, донесшиеся со стороны Кроличьего зала:

— Герцог! Герцог! Ваша светлость!

К этому сиплому гнусавому крику тут же присоединились другие, вскоре заглушенные звуками борьбы.