Алая нить

Коррида – это далеко не только бой. Это целая феерия, праздничная череда сражений. График известных матадоров расписан на многие сезоны вперед: в марте они дирижируют плащом в Валенсии, в апреле размахивают мулетой в Севилье, в мае танцуют пасодобль в Мадриде или Кордобе, в июне разрываются между Гранадой, Аликанте и Бургосом, в июле съезжаются в Памплону на Сан-Фермин, в августе мчатся из Эускади[51] в Андалусию. И так каждый год от начала марта до конца октября. Тореро отвечает на приглашения, подписывает контракты и не мучает себя вопросами, где он будет находиться в сентябре следующего года и как станет отмечать Сан Хуан[52].

В таком сумасшедшем режиме Лола прожила десять лет. Начиная с новильяды она провела почти восемьсот боев, бессчетное количество раз уходила с Лас Вентас через главные ворота, и восторженная публика не единожды выносила ее с арены на руках. Долорес пребывала в состоянии непрекращающейся, захлестнувшей ее эйфории. Она останавливалась возле каждой афиши со своим именем и рассматривала фотографию высокой симпатичной девушки, одетой в traje de luces[53], до конца не веря, что эта лихая матадорша, заткнувшая за пояс всех доблестных испанских мачо, – она сама.

Но немногие мужчины умны и благородны настолько, что могут себе позволить смириться с превосходством женщины. А если эти мужчины – храбрые тореро, им вдвойне тяжелее признать, что слабая девушка может обогнать их в ловкости, смелости и отваге. Лола продолжала покорять зрительские сердца и радоваться своему имени, украшающему афиши по всей Испании, но ни у конкурентов, ни у компаньонов, выходящих с ней на бой, успехи молодой Риверы восторга не вызывали. Появление девушки на арене гарантировало аншлаг, но не застраховывало остальных участников корриды от риска быть освистанными публикой. Лоле объявили негласный бойкот. Матадоры один за другим отказывались участвовать в боях, на которые городские власти приглашали «эту зверюгу». Все хотели быть лучшими, и никто не соглашался принимать вызов, брошенный женщиной. Мужчины уступили ей право главенствовать на арене в одиночестве.

Лола набрала команду; она не была единственной девушкой, окончившей школу тореадоров и умеющей усмирять быка. Какое-то время она сражалась в компании семнадцати не менее очаровательных созданий, срывала аплодисменты и упивалась овациями. Лолита Ла Бестиа, как окрестили ее испанцы, была признанной королевой, обожаемой народом, но это не спасло ее от бунта и недовольства других претендентов на трон. Восстание началось, и результат его был очевиден. Лола была сильна, но не всесильна. Заменить целую касту она не могла – и официальные лица, рассылающие матадорам приглашения на участие в корриде, столкнувшись с ворохом отказов, поняли это достаточно быстро. Пожертвовать одной звездой гораздо легче, чем целой армией рассерженных звездочек. Рано или поздно сияние любой примы должно померкнуть, и если сейчас пришло время для Лолиты, это означает, что вскоре на освободившемся небосклоне взойдет новое не менее яркое светило.

Механизм был запущен и функционировал без перебоя. В ежедневнике Лолы появились пустые страницы, а вскоре в нем и вовсе не осталось записей. Девушка проводила дни на школьной арене отца, пытаясь обучиться тренерскому искусству, и отчаянно хандрила.

– Может, выйдешь наконец замуж? – спросил отец.

– Давай поженимся, – в очередной раз предложил Бернар.

У Лолы не осталось никаких срочных дел и причин, по которым стоило тянуть со свадьбой. Она собралась с духом и, поставив закорючку в книге записей гражданского состояния мадридской мэрии, переехала в Ним готовить паэлью, как обещала мужу, и прицениваться к распашонкам, как поклялась отцу. Бернар продолжал выступать, а Лола сидела дома и отчаянно скучала.

Не то чтобы раньше ее совсем не посещали мысли об окончании карьеры. Она строила планы по воспитанию молодежи, собиралась принимать участие в отборе быков и подготовке к феериям и даже подумывала об автобиографии. Но она не ожидала, что день выбора дальнейшего пути настанет так скоро. Время пришло – и, как оказалось, Лолу не прельщало ни одно, ни другое и ни третье. Размышления о туманном будущем всегда развеивались под натиском стремительного настоящего. Сознание девушки редко отдыхало от корриды. Она открывала книги и зачитывалась Кальдероном, Молиной, Мериме, проваливалась в «Смерть после полудня», окуналась в «Кровь и песок». На этажерке стояли альбомы Гойи и Пикассо, сборники Лорки и диски Альмодовара. Лола сыпала фразами из «Матадора» и была уверена, что эта картина – лучшая в кинематографе. Она еще не знала, что в начале следующего столетия, будто специально для нее, родится «Поговори с ней»[54].

Девушка не жила без своей страсти ни одного дня. Даже разворачивая рождественские подарки, она загадывала, чтобы «в том большом свертке от папы лежал новый костюм тореро, а в том маленьком и узком от Бернара – новая мулета». Что же теперь они станут дарить ей на Рождество? А не все ли равно?