Алая Вуаль (ЛП)

Мила откидывает длинные волосы на плечо и спускается на нижний этаж, чтобы присоединиться к нам.

— И это хорошо, ведь иначе Гвиневра никогда бы не последовала за мной, а в Les Abysses она оказалась весьма полезной. — Озорная пауза. — Я слышала, что вы двое теперь самые лучшие друзья. Как необычно.

— Гвиневра? — Одесса мотает лицом между нами, явно пытаясь собрать воедино наш разговор. — Это Гвиневра де Мимси, та дерзкая маленькая девица, которая разбила окна в моей лаборатории? — Прежде чем кто-то успевает ответить — как будто она просто не может удержаться, — она добавляет: — А призраки не могут переходить в мир иной, Селия. После смерти своего материального тела они должны выбрать: либо перейти в царство мертвых, либо остаться в царстве живых. Даже ты не можешь добраться до тех, кто выбирает первое, а вторые, — она извиняющимся взглядом смотрит на Милу, — навсегда остаются запертыми между двумя царствами, не имея возможности по-настоящему существовать ни в одном из них.

Мила закатывает глаза к люстре.

— Говоришь так, будто проглотила всю книгу Как Общаться С Мертвыми.

— Может, я и заглянула в нее, — фыркает Одесса, — после того как Михаль сказал мне, что говорил с тобой. — Однако при упоминании Михаля юмор в глазах Милы исчезает, и ее лицо почти незаметно напрягается. Одесса все же замечает это. — Да ладно. Не можешь же ты все еще сердиться на него после стольких лет.

— К твоему сведению, я на него не обижаюсь. Я просто не хочу…

Одесса прерывает меня, бросив в мою сторону недовольный взгляд.

— Михаль обратил Милу в вампира, когда они были молоды, и она не простила его за это. — Миле она сурово говорит: — Ты была больна. Чего ты ожидала от своего бедного брата? Если бы я видела, как Дмитрий вот так умирает медленной и жалкой смертью, я бы сделала гораздо хуже, чтобы спасти его.

Я нахмурила брови, услышав эту новую информацию. Впервые в жизни я не могу придумать, что сказать. Ведь Михаль никогда не говорил мне об этом, да и зачем? До прошлой недели я считала его садистом и не стеснялась говорить ему об этом. И все же… необъяснимая теплота задевает мой воротник, который я безрезультатно оттягиваю от горла. Я так много рассказывала о своей сестре в Амандине. Он мог бы сделать то же самое. Я бы не отказала ему во внимании.

Словно почувствовав мой дискомфорт, Одесса сжимает мою руку, но в остальном не признает ее.

— Она не разговаривала с Михалем годами — годами — и все потому, что тоже отдала свое сердце такому недостойному ослу, как твой охотник.

Мила резко выдохнула и скрестила руки на груди.

— Петр тут ни при чем.

— Нет? Он не пытался отрубить тебе голову, когда ты показала ему свои новые прекрасные клыки? — Когда Мила хмурится, отказываясь отвечать, Одесса кивает в черном удовлетворении, олицетворяя собой старшую сестру. Боль в моей груди усиливается в десять раз. — С того дня Михаль никого не обратил, — говорит она мне. — За все время своего существования он произвел на свет только свою неблагодарную младшую сестру, которая до сих пор каждый день наказывает его за это.

В моем желудке проносится понимание, а его настойчивость — нет, агрессивность— в том, что я никогда не буду пить ни у него, ни у других вампиров, обретает неожиданный смысл. И все же… Я хмуро смотрю на Одессу в замешательстве.

— Кто же тебя породил?

Она пристально смотрит на Милу, которая, несмотря на всю свою мудрость, в присутствии кузины выглядит довольно молодо. Ее руки по-прежнему скрещены. Челюсть сжата. Точно так же, как она вела себя в птичнике с Михалем, которого, кажется, она в равной степени защищает и осуждает.

— Что? — огрызается она на нас обеих. — Ты же не могла всерьез рассчитывать, что я буду жить вечно, имея в качестве компании только Михаля. Я люблю своего брата — очень люблю, — но в нем столько же индивидуальности, сколько в этом куске камня. — Она вздергивает подбородок в сторону утеса позади нас. — Только этот камень не пытается контролировать каждый мой шаг.

Тепло на моей шее становится более острым — уже не дискомфорт, а резкое и поразительное раздражение. Мой рот открывается прежде, чем я успеваю подумать об этом, прежде, чем я успеваю остановить язвительное обвинение, выплеснувшееся наружу.

— Вряд ли справедливо держать зло на Михаля, если ты сама превратила своих сородичей в вампиров, Мила.

Из горла Милы вырывается недоверчивый звук.

— Как будто ты что-то об этом знаешь! То, что ты сейчас влюблена до безумия, не означает, что все остальные тоже, и… и… — она издала стон разочарования, и все ее тело словно обмякло, а мое напряглось, — и мне жаль. Это было ужасно, и, конечно, я не это имела в виду. Просто Михаль есть Михаль, и он выбрал за меня. Он всегда выбирает за меня, а теперь я даже больше не вампир. Я мертва. Вы все колесите по миру, переживаете чудесные приключения, а я не могу пойти с вами. Да и не могу. Никто не может видеть меня иначе, чем через тебя, Селия, и это просто… это не…