Алая Вуаль (ЛП)

— Ограниченный? — При этом слове у меня в животе поселилось странное чувство. Намек. Подозрение. В Цезарине каждый магазин платьев ломится от украшений — если сама ткань не сверкает, то металлические бусины и нити украшают каждый подол, каждую талию, каждый рукав, и Реквием, похоже, предпочитает такую же щедрость. Вряд ли вампиры стали бы исключать серебро из своего репертуара без веских причин. — Мои извинения, — наконец говорю я. — Изумрудные крылья, конечно, будут смотреться прекрасно. Я все понимаю.

— А вы? — спрашивает д'Артаньян.

— Думаю, да.

Мы смотрим друг на друга. Его взгляд оценивающий. Мой бросает вызов.

Затем, резко фыркнув, он снова склоняется над своими анчоусами.

— Как-то я в этом сильно сомневаюсь, и на твоем месте я бы выбрал розовый. Мне идет.

Мсье Марк захлопывает карманные часы с решительностью человека, завершающего разговор.

— Восемь минут.

Я вызывающе поднимаю подбородок, улыбаюсь д'Артаньяну и не обращаю внимания на резкое давление в ушах. Свежие мурашки по рукам. Хотя на периферии мелькает неестественный свет, я игнорирую и его. Потому что теперь — впервые с момента прибытия в Реквием — я понимаю.

У вампиров тоже есть секреты.

— Тиль, — говорю я с удовольствием.

Глава

17

L’ange de la Mort⁴⁴

Восемь минут спустя мсье Марк выпроводил нас из своего магазина, его грудь надулась от нескрываемой гордости.

— Отличный выбор, papillon, отличный выбор, и я поспешу вызвать тебя для выбора костюма на канун Дня Всех Святых, да? Я думаю об изумрудном ласточкином хвосте. — Он широко расставляет пальцы, подчеркивая их. — Самая красивая бабочка из всех. Вы будете сверкать, как la lune a vos soleils⁴⁵.

Давление в моей голове немного спадает, когда мы выходим на улицу.

— Это было бы чудесно…

— Конечно, это было бы прекрасно, — говорит он. — А теперь уходите. Разве вы не видите, что мне нужно работать?

Он без церемоний захлопывает за нами дверь, и облегчение, сначала нерешительное, но с каждой секундой становящееся все сильнее, ослабляет узел в моей груди. Я наклоняю лицо к грозовым тучам — к грому, к молнии, к трехглазому ворону — и закрываю глаза, глубоко вдыхая. Потому что мсье Марку я, по крайней мере, нравлюсь, а он прекрасно разбирается в людях. Потому что призраки не существуют, а я пахну ноготками. Потому что несчастный д'Артаньян навсегда останется котом, и… на Реквиеме нет серебра.

— Ты был прав. — Я выдыхаю, когда над головой раздается очередной раскат грома. — Провести день рождения в одиночестве было бы ужасно, а мсье Марк мне очень нравится.

Когда никто не отвечает, я открываю глаза, поворачиваюсь лицом к Одессе и Димитрию с очередной улыбкой…

И замираю.

Михаль прислонился к темному камню магазина.

Скрестив руки, обманчиво непринужденно, он изучает нас троих с непостижимым выражением лица. По обе стороны от меня Одесса и Дмитрий застыли в сверхъестественной неподвижности. Они даже не дышат.

— Как и я, Селия, — пробормотал Михаль. — Как и я.

О Боже.

— Михаль. — Сжав плечи, Димитрий делает шаг к нам с сестрой. — Ты не должен был…

Михаль поднимает бледную руку.

— Не говори.

В этот момент в глубине глаз Димитрия что-то мелькает. Хотя я не могу определить эмоцию, она выглядит чужой, тревожной на его очаровательном лице. Это поднимает волосы на моей шее.

— Неужели мы должны были оставить ее голодать?

Со смертоносной скоростью Михаль отталкивается от стены и встает прямо перед ним. Однако он не поднимает руку. Он просто смотрит на своего кузена, холодно и бесстрастно, и ждет.

И ждет.

Я бросаю взгляд на Одессу, которая смотрит прямо перед собой, не желая признавать ни одного из них. Ее зрачки расширились, и она больше не дышит. При виде этого зрелища у меня в животе возникают необъяснимые мурашки, и я, не задумываясь, кладу руку на грудь Димитрия, чтобы хоть как-то успокоить его. Разрядить это странное напряжение.

— Я не умерла с голоду, — тихо говорю я ему, — благодаря вам.

Его челюсть сжимается в ответ. Через секунду он тяжело сглатывает и убирает мою руку, но его прикосновение остается нежным. Его пальцы задерживаются на моем запястье.

— Помните, что я говорил о сладостях в Реквиеме?

Он отходит в сторону, прежде чем я успеваю ответить, чопорно кланяясь своему кузену. Только после этого Михаль переводит взгляд своих черных глаз на меня.

— Вам и впрямь следует поберечься, мадемуазель Трамбле, если Дмитрий считает вас сладкой. — А потом… — Вы действительно думали, что сможете подкрасться незаметно?

Облегчение, которое я чувствовала всего несколько секунд назад, сменяется знакомым напряжением, когда я бросаю на него взгляд.

— Я не кралась, мсье. Я вышла через заднюю дверь.

В его глазах вспыхивает гнев или, возможно, веселье. Они тревожно похожи с Михалем. — Нет. Леди никогда не крадется, не так ли? — Вскинув бровь и подняв руку к груди в знак преувеличенной вежливости, он наклоняет голову к Одессе и Димитрию. Его взгляд, однако, не отрывается от моего лица. — Оставьте нас, кузены.