Алая заря

— Но не будет ли разумнее, — спрашивал Моралес, — исподволь накапливать общественную энергию, чтобы обеспечить в дальнейшем необходимый прогресс и добиться всеобщего счастья, чем уповать на анархистскую революцию, как уповали в свое время на чудодейственную силу порошков матушки Селестины?[4]

Хуан улыбался.

— Анархию нужно чувствовать

— Но почему вы отвергаете союзы? В них — самая надежная защита интересов пролетариата. Вы, анархисты, допускаете только индивидуальную пропаганду действий. Для какого–нибудь господина, владеющего газетенкой, пропаганда идей очень скоро превращается в выгодный бизнес, а ваша пропаганда действий просто пахнет преступлением.

— Это по мнению буржуев.

— Это общее мнение. Убивать или наносить увечье — не что иное как преступление.

— Бывают оправданные преступления.

— Допустим. Но если безоговорочно принять эту доктрину, то последствия ее будут ужасными. В этом случае любой деспот или просто бандит сможет утверждать, что его преступления оправданы.

— Анархию нужно чувствовать, — заключал обычно Хуан.

Мануэль все больше склонялся на сторону Моралеса.

Беседы с Моралесом и его друзьями–социалистами ясно показали Мануэлю слабости воинствующего анархизма.

Они дружно утверждали, что бацилла анархизма быстро теряет свою болезнетворную силу и что, по крайней мере, в среде рабочего класса она уже не представляет серьезной опасности. Что касается идеи радикальных преобразований, то она сама себя изживет сразу, как только найдет свое воплощение в установлении анархии. Кроме того, проповедь мятежа, которая — как и всякая проповедь — покоится на догме, обращается в умах независимых мятежом против этой самой догмы, и тогда появляются всякие свободолюбцы, властолюбцы, натурофилы, индивидуалисты… и вот результат: всесокрушающая анархистская критика обрушивается на самый анархизм, разрушая его и подрывая его престиж. Собственно, он уже распался и переродился. Микроб разложения поразил самую основу его доктрины, и от анархизма осталось только то, что должно было остаться: отрицание государственного союза, метафизические абстракции, культ воли отдельной личности и упование на социальные перемены.

Повсюду происходило одно и то же. Анархистская догма, подпираемая шаткими принципами, неизбежно рушилась, причем не последнюю роль в сокрушении ее престижа играли сами поборники и защитники этой догмы. На смену Дон—Кихотам анархии, философам–нигилистам, ученым, социологам, анархистам–динамитчикам шли Санчо Пансы анархизма, анархисты–издатели, которые жили за счет догмы и наживались на своих единомышленниках изданием всякого рода газетенок, выставляя себя на их страницах великими морали

Эти добряки Санчо начиняли свои проповеди уймой банальностей, почерпнутых из арсенала мещанской социологии. Они вели рассуждения о слабости и разложении буржуазии о ее безнравственности и себялюбии; вместо изречении Фомы Аквинского сыпали цитатами из Кропоткина и Жана Грава; судили о том, что можно и чего нельзя делать анархисту; почитали себя чуть ли не единственными носителями истинного учения; полагали, что только они могут показать анархистский товар лицом, объявляя всех остальных фальсификаторами, запродавшимися правительству. Они азартно уверяли, что чувствуют себя сильными и истинно свободными, не знают ни забот, ни хлопот, хотя на самом деле проводили жизнь за стряпней статеек, за рассылкой бандеролей, начиненных газетами их собственного производства, и занимались выколачиванием денег из своих не очень щедрых корреспондентов.

Каждый из этих мелкотравчатых мудрецов окружал себя сворой олухов, готовых смотреть ему в рот, и не упускал случая покрасоваться перед ними, распуская пышный павлиний хвост. Все они вели себя так заносчиво, что какой–нибудь ничтожный Перес позволял себе тявкать со страниц своей газетенки на Ибсена или Толстого, не стесняясь называть их кретинами и глупцами и даже отлучать их от партии, как людей недостойных.

В Мадриде издавалось два журнала, которые боролись за анархистского читателя: «Анархия» и «Либертарий», и взаимной ненависти их не было предела.

Непримиримая вражда легла в основу экономической политики этих двух журналов. Владелец «Анархии» несколько лет тому назад взялся было защищать идеи освобождения с позиций радикальных и сугубо научных. Эти публикации не оставили камня на камне от писаний крайних противников принципа власти. Однако мало–помалу и как–то незаметно для самого себя владелец «Анархии» сильно умерил свой радикализм, как говорится, «поубавил прыть», квалифицировав все прежние свои увлечения как чистое дилетантство. Этим воспользовались издатели «Либертария» и тут же наводнили рынок своей продукцией.

И те и другие старались представить дело так, будто их разделяли идеи, принципы и тому подобное, на самом же деле единственной причиной раздоров был вопрос о барышах.