Альбедо (СИ)

Она вошла в табачный сумрак, в гобеленовую клетку с чучелом ястреба на каминной полке, и за спиной возвестили:

— Ваше высочество, баронесса фон Штейгер прибыли…

— Благодарю, Андраш, — донесся с софы приглушенный голос. — Оставьте нас теперь. И ты, Кристоф.

От камина поднялся крепкий парень с яблочно-румяными щеками, поклонился сперва кронпринцу, потом баронессе и, подобрав мягкую шляпу, вышел за порог. За ним бесшумно, спиной в проем, вышагнул Андраш, и в комнате стало совсем тихо — только потрескивало пламя, да в дымоходе гулял зимний ветер.

Не сговариваясь, оба сорвались с мест.

Марго вжалась лбом в бархат халата, вдохнула табачный дух, запах лекарств и вина. Сердца колотились в унисон. Железное кольцо, нагревшись, кусало кожу, но в этом жалящем касании было что-то невыразимо сладкое, общее на двоих.

Кажется, она что-то бессвязно говорила.

Кажется, он не менее бессвязно отвечал.

В их поцелуях не было плотского огня — лишь утешение от новой встречи. И, принимая ласки, Марго ответно целовала колючие щеки Генриха и взмокший, собранный морщинами лоб.

— Ты так напугал всех! — говорила она, заглядывая в круглые зрачки, словно в них таилась разгадка. — Зачем, Генрих? Этот мрачный лес, и чучела, и отвратительные песенки о смерти, и эта карикатура… — взгляд упал на расправленную листовку с трехголовой птицей — одну из тех, что разбрасывали в соборе Святого Петера, — и Марго скомкала ее в горсть. — Кто принес сюда? Гадость!

Сорвалась к камину и в отвращении швырнула листовку в огонь: нарисованная Холь-птица обуглилась, а Генрих тихо засмеялся.

— Думаешь, после всего случившегося дурацкая картинка способна меня задеть? Маргит! Моя жизнь обращается в пепел, как эта бумага. Отец при смерти. Турульцы готовят военный переворот, и вся империя ждет моей смерти. Забавно, правда? Ждут смерти — и боятся, что это случится так скоро, — он снова засмеялся и обвел комнату рукой. — Гляди! Меня закрыли в башне как сказочную принцессу, а внизу расположили гарнизон хорошо обученных драконов. Теперь, если б даже захотел, я не смог бы уехать из-под надзора.

— Мы обязательно уедем, — Марго возвратилась к софе и взяла в ладони его горячие забинтованные руки. — Далеко-далеко, где нас не найдут ни драконы, ни шпики, ни ложа Рубедо. Я обязательно придумаю, куда.

— Я уже придумал, — эхом отозвался он, рассеянно перебирая ее рассыпавшиеся локоны. — И это, действительно, лучшее место для бегства. Оно называется смерть. Мы убежим туда вместе.

— Генрих! — Марго вкинула лицо, и застыла, поймав ничего не выражающий пустой взгляд Спасителя.

— Боишься? — спросил он, не глядя на нее, а словно ища что-то в нагретом дыханием воздухе. — Не бойся. Смерть милостива к тем, кто ищет с ней встречи. Я знаю. Я умирал дважды.

— Сейчас ты жив, спасибо Господу!

— Спасибо Натану и его черномазому помощнику, — бесцветно ответил Генрих. — Мальчишка поднаторел в бхаратских опиумных притонах и спас мою драгоценную… всеми оберегаемую… проклятую-черт-бы-ее-побрал жизнь!

Он зажмурился, словно пережидая приступ острой боли. Марго обвила его за плечи, всем телом ощущая его дрожь, его прерывистое дыхание, принялась оглаживать худые марионеточные руки Генриха, исполосованные ожогами и шрамами вдоль узловатых вен, шепча:

— Бедный, бедный… Ты совсем потерян, мой Генрих! Это все морфий? Он туманит тебе голову и толкает на жуткие вещи?

— Я пропал, Маргарита, пропал… — задыхаясь, проговорил он, не разлепляя век: ресницы дрожали, подглазья наливались лиловой тьмой, и это пугало Марго. — Проклятое зелье усмиряло огонь, и я слишком доверился ему… Наивный дурак!

— Избавься же от этого!

Генрих затряс всклокоченной головой.

— Невозможно! — простонал он, кусая губы. — Я ведь уже пытался, и все равно… Ты не знаешь, какая это нечеловеческая мука… Уж лучше смерть, чем такая мука! Морфий и есть предвестник смерти, недаром назван в честь древнего бога сна. Сон и покой… вот и теперь… Ты слышишь что-нибудь, Маргит? — он приоткрыл глаза. Она прислушалась — ни шелеста, ни шагов, лишь ровное потрескивание огня да бег теней по старым гобеленам. В лице Генриха — ни кровинки, слова едва срывались с потрескавшихся губ: — В горах сегодня тихо… но это затишье перед бурей. Ты уже видела ее проблески, Маргит. Листовка и взрыв на Петерплатце — лишь первые ласточки. А будут еще…