Альбедо (СИ)

— Я мог бы все устроить, — быстро заговорил он, поглаживая Марго по бледным подрагивающим пальцам. — Пойти на должностное преступление ради вас… Тсс! Молчите! — перебил, видя, как напряглась баронесса. — По закону, я должен немедленно выдать тело вашего брата на освидетельствование, но тогда его бросят в яму без отпевания и надгробия, как изменника. Я же могу помочь… Да, это тоже преступление, и я тоже преступник, раз все еще… испытываю к вам чувства. Но вас не должно это волновать, Маргарита! Мое сердце все еще принадлежит вам, и оно призывает исполнить долг и оказать вам еще одну услугу… возможно, последнюю услугу, ведь, если вы примете мое предложение, мы не увидимся больше.

Марго страдальчески заломила брови.

— Но как? — выдохнула она. — Как, Отто? Родион… я бы хотела…

— Я устрою кремацию. А вас укрою в доме графини фон Остхофф. Кажется, она вам все еще должна? — и, дождавшись короткого кивка, закончил: — Расходы на погребение и на билеты беру на себя. Но вы должны принять решение как можно быстрее! За вами установлена слежка, баронесса. Если к вам явится лично шеф полиции барон Штреймайр или, того хуже, граф Август Рогге, я уже ничего не смогу поделать.

Рогге…

Имя царапнуло ухо, блеснуло перед глазами рубиновой каплей.

Что-то было связано с ним. Что-то важное…

Марго силилась и не могла вспомнить: взгляд ее нет-нет, да и скользил назад, на постель, где, запрокинув синеющее лицо, лежал ее маленький мальчик…

Закусив губу, Марго подавила рыдания и прошептала:

— Я хочу… похоронить его… не в Авьене… с тех пор, как мы приехали сюда, я не видела ничего, кроме страдания. Да, я хотела бы уехать. Далеко, далеко… Чтобы никто никогда не нашел… Чтобы забыть…

— Обещаю, — Вебер снова сжал ее пальцы и придвинулся еще ближе, так что Марго уловила запах одеколона и дыма.

— И я бы хотела присутствовать на кремации, — еле слышно добавила она. — Вы можете это устроить?

— Да, — так же тихо отозвался Вебер. — Исполню, как последнюю волю.

Марго кивнула и снова заплакала — на этот раз беззвучно, смиренно. И едва почувствовала, как Вебер, наклонившись, поцеловал ее в лоб.

Точно прощался с покойником.

Ротбург, затем госпиталь на Райнергассе.

Время застыло, окуклилось в четырех стенах рабочего кабинета, и Генрих окончательно упал в безвременье. С головой погруженный в работу, он не выходил на улицу, не вел приемы, не появлялся на обедах. Круг общения сузился до камердинера и адъютанта, но затворничество не тяготило. Напротив, изучая финансовые книги и штудируя законы, Генрих чувствовал доселе невиданное удовольствие, подогреваемое четким осознанием, что он наконец-то делает нечто важное: для страны, для себя, для отца.

Состояние кайзера оставалось без изменений, точно и он застыл во временной смоле. Генрих слушал ежедневные доклады медика с неизменно безучастным лицом, а после возвращался к работе, прошениям и рапортам, и прерывался снова, лишь чтобы принять новую корреспонденцию или уколоться морфием.

Три раза на дню Томаш приготавливал раствор, помогал справиться с запонками и молчал, всегда угрюмо молчал. Андраш же, становясь невольным свидетелем регулярных впрыскиваний, позволял себе напомнить:

— Будьте сдержаннее, ваше высочество, вчера вас сильно рвало…

— Сущие пустяки, Андраш, — отстраненно отвечал Генрих, подписывая последнее распоряжение. — Простое недомогание, оно не стоит твоих волнений.

— Никак нет, — цедил адъютант, переняв у его высочества привычку в минуты волнения прятать руки за спину. — Это все ваше зелье. Да и ожоги не заживают, как прежде. Зачем вы травите себя?

— Разве я уже не отравлен эттингенской кровью? Лучше доложи, как продвигается дело Имре.

— Герр Фехер отрицает свою причастность к диверсии и листовкам. Говорит, что печатал не он, что листовки ему подбросили, а полиция конфисковала и последние выпуски газеты, и печатную машину, и в довершении разгромила типографию.

— Имре не мог, я не сомневался ни минуты. К тому же… крест, — нахмурившись, покачал головой. — На листовках кроме карикатуры отпечатан крест. Я не встречал подобного символа во всей Священной империи. Имре выпускал газету всегда под Авьенским гербом. Турульские заговорщики используют красно-зеленые цвета. Так кто же в ответе за листовки?

Генрих приподнял брови, и Андраш ответно развел руками:

— Народ? Подпольные заговорщики?

— Выясни это. И пусть удвоят патрули, мы должны держать руку на пульсе и предупредить дальнейшие волнения, Андраш. И… от Натана по-прежнему нет вестей?

— Нет, ваше высочество. Доктор Уэнрайт уже несколько дней не появляется ни в университете, ни в госпитале, ни у себя дома. Шпики проворонили его, но уверены, что он не покидал Авьен. Возможно, скрывается, но при обвинении в алхимии и чернокнижии это разумный выход.

— Совсем, совсем плохо, — нахмурился Генрих. — А баронесса?

— Она не выходит из дома.

— Может и к лучшему. А, может, ей нужно и вовсе покинуть Авьен. Ты чувствуешь, Андраш?

— Что, ваше высочество?

— Гроза будет…

И угрюмо замолк, прислушиваясь к голосам за окном.

В столице неспокойно.

В столице зрела буря.