Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Однако же еще ничего не потеряно! Так почему бы не избрать Альберта Эйнштейна почетным академиком Белорусской академии наук? Покажем всему миру, что Минск ничем не хуже Оксфорда или Мадрида!

Настырность Громмера не знала границ. В конце концов, Академия наук БССР направила в ЦК родной партии ходатайство: «Фракцыя Прэзідыуму Бел. АН просіць даць згоду на выбар проф. Альберта Эйнштэйна до лік ганаровых акадэміків Бел. АН. Проф. А. Эйнштэйн зьявляецца самым выдатным міравым вучоным… Проф. А. Эйнштэйн дав таксама сваю прынцыпову згоду… Выбар проф. А. Эйнштэйна будзе мець буйное палітычнае і науковае значєньня для БССР…»

Но, увы. У Николая Федоровича Гикало была очень хорошая память. Но у товарища Сталина лучше.

«Убить Эйнштейна!»

– …Лекция окончена, – буднично и сухо объявил Эйнштейн и покинул аудиторию.

Студенты потянулись к выходу, еще не подозревая, что сегодня, 20 октября 1932 года, они в последний раз слушали своего профессора. Но для себя он уже принял окончательное решение. Домашним отвел месяц на сборы. Марго должна была, не привлекая лишнего внимания, максимально скрытно переправить весь архив отчима во французское посольство. С руководством миссии Эйнштейн уже договорился, что все бумаги уйдут в Европу дипломатической почтой. Эльза и Элен Дюкас собирали только самые необходимые домашние пожитки. Никакого барахла не брать, проявляя характер, требовал хозяин:

– Эльза, зачем тебе этот старый кофейник?! Неужели в Америке я не смогу купить тебе новый?..

Но, отправляясь на железнодорожную станцию в Потсдам, он все же посоветовал жене:

– Оглянись. Посмотри вокруг хорошенько. Запомни.

– Ты «Капут» имеешь в виду? Зачем? Почему?

– А потому, что этого ты больше никогда не увидишь…

– И Берлин тоже? И Германию?..

– Скорее всего, да.

В начале декабря из Бремена отчалил трансатлантический лайнер, следующий к берегам Соединенных Штатов. Эйнштейн, кутаясь в длинный теплый плащ, вышагивал по палубе, попыхивая сигарой. Эльза, слава Богу, оставалась в каюте.

Он не хотел вспоминать события последних месяцев, но ничего не мог с собой поделать. Один за другим покидали страну лучшие умы. Некоторые просто бесследно исчезали. Из учебников вымарывались фамилии ученых «неарийского» происхождения: не было, дескать, таковых, забудьте. Кое-кто уже называл теории Альберта Эйнштейна «еврейско-коммунистическим заговором в физике». Надежды на то, что все происходящее лишь временные симптомы дурной болезни, улетучивались с каждым днем.

Как вовремя подоспело изысканно вежливое напоминание калифорнийских коллег из технологического института о том, что мистер Эйнштейн, согласно контракту, заключенному еще осенью 1930 года, обязуется в качестве visiting professor вычитать в Пасадене двухгодичный цикл лекций. Для него, как для гражданина Швейцарии, открыта гостевая виза.

На этот раз Эйнштейну было не до познавательно-увеселительных поездок по Соединенным Штатам. Во-первых, строгий график лекций, который утвердил для себя «приглашенный профессор», а во-вторых, и это было определяющим, – события, происходящие в мире, вовсе не располагали к легкомысленным прогулкам. Зато на душу ложился покой при мысли, что его домочадцы будут безмятежно нежиться на солнечном берегу Атлантического океана.

* * *

Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна неожиданностью. Он уже был готов к такому повороту событий и всем последствиям.

Уже через два дня после воцарения Гитлера на имперском троне Эйнштейн, поддавшись уговорам жены, обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как было оговорено ранее. Жизнь показала, что такая неожиданная предусмотрительность ученого была нелишней.

Анонимный доброжелатель угодливо переслал на дом ученому роскошно изданный альбом, посвященный врагам рейха. На одной из страниц был опубликован портрет нобелевского лауреата с красноречивой текстовкой-приговором: «Эйнштейн. Еще не повешен».

«А могли бы и сжечь, как Джордано Бруно, – невесело усмехнулся кандидат в висельники. – Все же как-то благородней, покрасивее… А так – язык набок, штаны насквозь мокрые. Неэстетично…»

А позже, просматривая свежую почту, вздохнул и ругнул себя: вот и накликал. В американских газетах публиковались снимки из ночного Берлина, где на площади Оперы, рядом со зданием университета, полыхал гигантский костер из книг. В огне гибли тома Вольтера, Спинозы, Маркса, Эйнштейна, сообщали репортеры. Хорошая компания, утешался великий физик. И думал: если какие-то книги запрещены и становятся недоступными потому, что политическая ориентация или национальность их автора неугодна правящим кругам, любой человек, а ученый-исследователь прежде всего, не сможет отыскать достаточно прочное основание, на которое он мог бы опереться. А как может стоять здание, если оно лишено прочного фундамента? Чушь!