Альбом для марок

– Да… Я, знаете, как к ним попала? Я в медучилище была, когда немцы пришли. Мне так нехорошо стало, что, понимаете, все наше было и вдруг нет. Не знала, что делать. Подумала, что учительница литературы у нас была – она должна знать и, наверно, у нее связь с лесом. Я к ней пришла, говорю: хочу в лес. Только сначала хочу посмотреть, какие там люди. Она меня знала, поверила. Сказала, куда прийти. Я им там на стол подам и посмотрю. Я вошла, а она говорит: это свой человек. А они в полушубках за столом…

– Кто были командиры? Подпольщиков оставляли?

– Что вы… Тогда так бежали…

– Из Москвы присылали?

– Может, под самый конец…

– Значит, местные?

– И местные. У меня командир был капитан, окруженец. Окруженцев много было. И бежавших из плена.

– Я слышал, в Белоруссии и в ваших краях евреев не выдавали, прятали.

– Как же! Был у нас доктор. Такой красивый, тихий. Он не мог эвакуироваться. Он был… в интимной связи… с женщиной. А она рожала. Моя приятельница его прятала. Я ему автомат передала. Кто-то донес. Пришли искать. Он во дворе в стог сена залез, стали сено штыками протыкать – он испугался, что ли – дал по кругу из автомата. Его так издалека и расстреляли. Ками́нцы.

– А самого Каминского вы видели?

– Как вас.

– Какой он был?

– Невысокого роста. Худощавый. Hос орлиный. Волосы светлые, гладко зачесаны.

– Вежливый или кричал?

– Культурный. Но прикрикнуть – мог.

– В немецкой форме?

– Нет, ни нашей, ни немецкой никогда не носил. Кожаное пальто.

– Откуда он?

– До войны был директор водочного завода в Локте. Локоть – городок такой под Брянском. Красивый-красивый, зеленый весь.

– Значит, партийный был?

– Член партии.

– А что с ним стало?

– Немцы убили. При отступлении. Сначала сделали бургомистром, потом бригадным генералом – так и называлось: бригада Каминского.

– Вы не помните, какие нарукавные повязки были у полицаев? Нужно было для киносъемок, а никто не знал.

– Каминцы в немецкой форме ходили. И нашивки: РОНА. А были еще РОА.

– Нет, деревенские полицаи, в гражданском?

– Не помню, не обращала внимания.

– Понимаете, должна быть повязка на пиджак. Пиджак мог быть какого угодно цвета. Значит, надо, чтобы она выделялась. Яркая.

– Желтоватая…

– И никто не знает, что на ней было нарисовано или написано?

– Не помню…

– А если написано, то по-русски или по-немецки? Простым шрифтом или готическим?

– Готическим! Вспомнила: ПОЛИЦАЙ. Что повязки – людей забыли. Я вот думаю: Зоя Космодемьянская. А моя подруга пошла на задание, и её в прорубь спустили. Чем она хуже Зои? А Тося Дубровская секретаршей у Каминского работала, только и слышала: немецкая овчарка. Немецкие овчарки тоже разные были. Мы через Тосю всё наперед знали. Она и листовки печатала – я от нее корзинами носила. Вот так дверь Каминского, так ее стол. Мимо ходят все время, а она печатает. Это страшней, чем на фронте – там все свои, а тут все чужие. Так когда наши пришли – ей не поверили. Она с ума сошла. Ну, скажите, разве она хуже Зои? А ее в заключение…

– Знаете, какая медаль самая редкая? Партизан Отечественной войны. Сколько партизан было и сколько осталось?

– Да, это точно… Меня как медсестру – еще война шла – послали в Бурят-Монголию на сифилис, на эпидемию. Удостоверение у меня есть, а саму медаль я не получила.

– Как же! Получи́те! Напишите в военкомат – может, еще не поздно.

– Нет, никуда я писать не стану. И зачем мне она?

– Сыну вашему будет приятно.

– Сыну я ничего не рассказывала. Не посвящала.

– Все равно он узнает. Прочтет о партизанах, заговорит – вы ему и расскажете – как мне.

Качает головой.

– Прочитала я, что вы мне давали…[50]

Скажите, ну как это пишут? Один человек все сделал! Да у нас только расстреляли сто человек, а сколько арестовали, а сколько не тронули – никто на них не показал… Под пытками, знаете, как было – даже осуждать нельзя, если кто скажет. Следователю был Процюк – от него, кроме как замертво, не выносили. Я всех следователей знала. Андриевского не было. Был Баранов – плотный, вроде вас, а голова – как у девушки. Молодой, черты тонкие, красивые. И манеры – так за неделю не научишься. Я к нему все присматривалась, дурака он валяет или немцам прислуживает. Если это он – как он мог не знать, что в Локте такое подполье? Зачем ему вербовать пленных, когда рядом Тося? И мы, считайте, все в открытую делали. Я сейчас своей дурной головой и то понимаю, что никакой конспирации не соблюдали. А когда наши стали подходить, мы совсем голову потеряли. Вот и провал. А это уже немцы были. Сколько народу поубивали!