Нужен был устрашающий пример. Первым предали суду блестящего молодого ученого Ганса Денка, ректора школы св. Зебальда. Когда он появился в городе с рекомендательными письмами от бааельских гуманистов, его весьма радушно приняли в доме и кружке Пикгеймера. Познакомился с Денком и проникся к нему симпатией и Дюрер. Теперь, когда над Денком разразилась беда, Пиркгеймер порвал с ним, и Дюрер последовал за своим другом и советчиком. Не думал он, что ему придется отрекаться от людей, которые ему милы. Но Пиркгеймер убедил его: все, кто связан с анабаптистами, опасны. От них — один шаг до бунтующих крестьян. Дснка изгнали из города. Напрасно один из видных гуманистов, состоявший в переписке с Пиркгеймером, Эколампад, упрашивал того заступиться за Денка. Пиркгеймер отказался.
Принялись и за художников. К суду привлекли троих. Это были братья Бартель и Зебальд Бегаймы и Георг Ленц тот самый, чья невеста сопровождала Дюреров в Нидерланды. Все они в разное время учились у Дюрера, были вхожи в его дом, он прекрасно их знал. Видел, какие они горячие головы. Однако не догадывался, как далеко ушли молодые люди в своем свободомыслии! Документы по делу трех художников сохранились. Они озаглавлены так: «Протоколы допроса трех безбожных художников». Подсудимые были обвинены в том, что они участники секты и богохульники, но больше всего в том, что не повинуются мирским властям. Судебная коллегия по их делу состояла не только из юристов, но и из лютеранских проповедников: вчерашние «еретики» уже стали охранителями. Рассказывали, кто с осуждением, кто с сочувствием,что обвиняемые держатся дерзко. Георг Ленц заявил: он не ставит ни во что обряд крещения, не верит в Христа, не желает признавать существующие светские власти и господ. Судьям показалось — они ослышались. Они спросили Ленца, верит ли он вообще в бога. Тот, поразмыслив, ответил: «Отчасти». Братья Бегаймы тоже держались смело. Лет через пять — десять всем троим угрожал бы костер. Но в ту пору контрреформация еще не обрела такой силы. Приговор был сравнительно мягким. «Безбожных художников» изгнали из родного города.
А что же Дюрер? В Нюрнберге, как сказано, не было ни гильдии, ни цеха художников. Но самым известным, самым почитаемым был Дюрер. Когда в беду попали младшие товарищи по ремеслу, те, кто хотел заступиться за них, ждали слова первого художника Нюрнберга, готовы были последовать его примеру. Судьба недавних учеников, помощников, людей, которые постоянно бывали в его доме, не могла быть безразличной ему. Увы, в источниках нет ни малейшего следа, что он открыто проявил к ним свое сочувствие. Оно непременно оставило бы след в истории. Однако его молчание тоже красноречиво: он не пожелал присоединиться к тем, кто поспешил осудить молодых художников. Слово осуждения, произнесенное им со всем весом возраста, имени, славы, могло бы сыграть роковую роль в судьбе «безбожных художников». Он не стал их защищать, но и добровольным обвинителем быть не пожелал. А ведь решительность молодых бунтарей должна была оттолкнуть, а не привлечь Дюрера. Они принадлежали к разным поколениям, и взгляды их сложились в разное время. Даже умеренными идеями Лютера Дюрер проникся, когда был уже зрелым человеком. Усвоить более смелые воззрения он не успел.