Альбрехт Дюрер

Сколько «Страстей», сколько сцен из жизни Марии, сколько святых и мучеников нарисовал и награвировал за многие годы Дюрер! И вот теперь из его творчества совсем ушли евангельские и житийные сюжеты. В Нидерландах он думал, что, вернувшись на родину, начнет новую серию «Страстей», даже сделал для нее наброски. Но дома он от этого намерения отказался. Ограничился единственной гравюрой из задуманного цикла — «Тайная вечеря». На первый взгляд, она выглядит повторением прежних работ. Но это не так. В гравюре отразились новые духовные веяния. Гравюра очень сдержанна, аскетически строга. Дух Реформации выразился в ней в одной существенной подробности. Еще предшественники Реформации — гуситы выдвинули требование, чтобы не только священники, но и миряне причащались не одним только хлебом, но и вином. Право на глоток вина из чаши для причастия стало и в Германии одним из важнейших требований тех, кто добивался изменений. Нам трудно представить себе, каким важным казалось это требование, какие страсти вызывало, какие надежды будило. На своей новой «Тайной вечере» Дюрер выдвинул на первый план корзину с хлебом и кувшин с вином. Современники заметили это многозначительное обстоятельство и оценили его. Для них оно означало указание на причастие обоих видов. Как раз в эту пору в Нюрнберге впервые при богослужении прихожан причащали не только хлебом, но и вином. В городе об этом было много разговоров. В церкви, где причащали и хлебом и вином, собирались толпы. Лица тех, кто получил такое причастие, выражали потрясение и благоговение. Необычную «Тайную вечерю» Дюрера запомнили. О ней заговорили. Пройдет полтора века, и немецкий художник Иоахим Зандрарт в своем труде «Немецкая академия» прямо скажет, что «Тайная вечеря» Дюрера — это его отказ от католического учения. Так этот лист воспримут на родине художника его современники и потомки. Да, отклик Дюрера на события, эхо новых идей надо искать не столько в «Дневнике», в письмах, в высказываниях, сколько в работах.

Глава XVI

С тех пор как Дюрер помнил себя, он постоянно слышал о волнениях крестьян. Когда-то, в годы далекой юности, на страницах «Всемирной хроники» Шеделя его поразила странная гравюра, смысла которой он сразу не понял. Пришлось спрашивать тех, кто помнил изображенное на ней событие. Околица деревни. Церквушка. Прямо против нее дом. В окне человек в крестьянской одежде. Он что-то говорит, выразительно жестикулируя. Под окном крестьяне. Они не глядят на говорящего, но прислушиваются к его словам.

На этом листе запечатлено начало истории пастуха и деревенского музыканта Ганса Бегайма. Он вдруг начал проповедовать в родной деревне, рассказывая крестьянам, что его посещают небесные видения. Они велят ему объяснять людям, что император и папа — злодеи, которые пьют кровь бедняков. Ганс Бегайм призывал не повиноваться господам, а священников убивать. «Кто убьет тридцать священников, того вознаградит господь!» — восклицал он. А еще он говорил, что леса и земли должны, подобно воздуху, принадлежать всем, и дичь в лесах, и рыба в реках. Богатые же и знатные пусть зарабатывают хлеб в поте лица своего. Налоги, поборы и повинности пора отменить. Ганс уговаривал своих слушателей совершить паломничество в деревню Никльсхаузен, где стоит издавна почитаемая народом церквушка. Проповеди пастуха подействовали, как искра, оброненная летом в сухом лесу. Целые деревни бросали дома и отправлялись в паломничество, распевая молитвы и повторяя слова проповедей Бегайма, которые звучали как пророчество. Толпа пела грозные песни, сложенные Гансом, величала его «святым отроком», просила его благословения, вслушивалась в каждое его слово. После его проповеди женщины срывали с себя платки и украшения, сбрасывали башмаки, срезали косы и швыряли все это на землю. Мужчины бросали игральные кости и карты. Когда гора суетного сора вырастала, Ганс поджигал ее. Столб дыма поднимался в небо. Людям казалось — вместе с этим дымом улетают и их грехи. Но скоро запылал другой костер. Церковь прокляла Ганса Бегайма, вюрцбургский епископ послал солдат разогнать паломников и изловить крестьянского проповедника. На Рыночной площади Вюрцбурга пастух, проповедник и поэт Ганс Бегайм был сожжен. Его пепел палач бросил в реку. По ночью, когда опустела площадь, на ней появились смельчаки. Они подобрали уголья, золу от костра и землю, которая еще не успела остыть, насыпали ее в мешочки и стали носить на груди как ладанки. Во многих крестьянских семьях эти ладанки, переходя от отца к сыну, сохранились до Реформации и Крестьянской войны.

Дюрер был ребенком, когда слух о паломничестве тех, кто последовал за Бегаймом, дошел до Нюрнберга, юношей, когда увидел гравюру, посвященную этому событию. В надписи на гравюре говорилось, как поступили правители Нюрнберга, услышав о проповеди Бегайма. «Волнение это сильно поднялось, и сбегалось все больше народу, тогда верховные власти Нюрнберга под страхом тяжкой кары запретили людям идти в Никльсхаузен. Этот запрет принес вышесказанным правителям великую похвалу папы».